Захария Станку - Босой

Перед зданием банка собрались бесконечные толпы народу, стояли по двое в ряд, как ополченцы. Принимал Сэвеску. Мужики подписывали вексель. Только это и требовалось – поставить подписи под двумя бумагами. С подписанными бумагами на руках мужики подходили к кассе. Кассир бросал сквозь очки взгляд на подписи, усмехался и спрашивал:

– Сколько?..

Кто просил сотню, кто две, а кое-кто даже пять сотен лей. Из банка, набив кошельки деньгами, шли в корчму. Пили, ели, распевали песни. Торговцы с главной базарной улицы хватали их за локти, затаскивали в свои лавки…

– Бери ситец жене на юбку…

– И чего ты ходишь в опорках? Идем ко мне, обую в башмаки со скрипом…

– Э, да у тебя кэчула рваная… Заходи, продам, какую одни жандармы носят…

– Входи, купишь платок для дочки…

– Не угодно пару туфель?

Мужики бродили по лавкам и только к вечеру воротились домой – с песнями, как после свадьбы. За плечами котомки, набитые товаром.

– Повезло нам с «Фурникой»…

– Дай бог здоровья господину Сэвеску…

– Денег у нас теперь, как у господ…

Наши волы были низкорослые и старые. Едва-едва тянули плуг. У телеги соскочили с колес ободья, прогнулись оси… Трудно работать в трех поместьях на старых волах, когда телега трещит по всем швам и, того и гляди, развалится в самый неподходящий момент.

Мой отец тоже решил научиться ставить подпись. Я тогда еще не ходил в школу. В доме не было ни ручки, ни чернил, ни бумаги. Все это принес однажды за пазухой мой двоюродный брат Сорян Милитару из Стэникуца… Дядя Сорян был грамотный. Отец без большого труда научился расписываться. Неделю спустя он мог уже полностью написать свое имя, даже с закрытыми глазами. Писал его и на снегу – пальцем, и летом – на земле кнутовищем.

Вместе с дядей Соряном поехал отец на ярмарку и взял деньги в «Банке Фурника». На полученную ссуду и на деньги, вырученные за старых волов, купил молодых крупных животных с широко расставленными рогами. Старую телегу разобрал и спрятал под навес. Приобрел в городе новую и у местного цыгана, Оанцэ, обил ободьями колеса. На оставшиеся деньги купил на помещичьей мельнице полмешка муки. Взял за деньги, чтобы не переплачивать летом приказчику.

Некоторое время спустя банк разве что сельским богатеям не послал открытки. Целый день почтальон разносил маленькие картонки с печатными буквами. Крестьян, получивших ссуду, теперь вызывали в банк уплатить проценты и погасить хотя бы часть долга.

Откуда у крестьян весной деньги? У кого были овцы, тот продавал овец и платил процент на вырученные деньги. А для погашения долга нужно самое меньшее продать барана. «Банк Фурника» закрыл кассу. Ссуду больше не давали никому. Мечутся крестьяне, трудов не жалеют, перебиваются, продают все, что можно, из хозяйства и все равно не в силах выплатить проценты и ссуду.

И опять в село, на той же пролетке, прикатил господин Сэвеску. Опять велит барабанным боем собрать к примарии крестьян и разражается бранью.

– Я с вас шкуру спущу – не пожалею! Как вам приспичило, так вы назанимали денег. Теперь извольте расплачиваться…

Жандарм, поп, писарь – все заодно с толстопузым коротышкой:

– Брали деньги – надо вернуть…

Господин Сэвеску с судебным исполнителем начинает обход. Исполнитель ходит по домам в сопровождении жандарма Никулае Мьелушела.

Перед кузницей Оанцэ выстроились в ряд телеги. Они уже не принадлежат крестьянам, перешли в собственность «Банка Фурника». Банк забирает их и продает тем, кто может заплатить наличными. Судебный исполнитель и жандарм отбирают скот. Работники, нанятые руководством банка, угоняют стадо в город.

Наша новая телега, так весело звеневшая на ухабах, тоже стоит перед кузницей. И наши волы с широко расставленными рогами, смешавшись со стадом, тоже бредут по дороге на рынок…

Мама все еще нездорова. У отца отросла борода. Померк взгляд. Пусто во дворе. Под навесом гулко свищет ветер. Остались мы с одной лошадью. Отец запряг ее и поехал по всей округе искать врача. Где он только не был! В долине Олта, в Избичени, за Рушью-де-Веде, в Скриоаште, где поп умеет читать по какой-то священной книге. В другой раз отец проехал по Кэлмэцую, вниз до самой Пьятры. Вернулся, держа за пазухой бутыль с водой, настоенной на горелой головешке. Эту заговоренную воду отец долго мешал выломанной из веника соломиной, пока головешка не растворилась.

Пила мама и эту черную воду, и травы глотала разные – сладкие, горькие, кислые.