Захария Станку - Босой

Мне доводилось бывать на ярмарке и раньше, в те годы, когда у отца еще были свои волы, – в день святой Марии он сажал нас, детей, в телегу и вез на празднество.

В этом году ярмарка кажется мне чудовищно богатой. Вот самый главный цирковой балаган. Справа и слева – балаганы поменьше, панорамы. Напротив – лодки качелей, лошадки, карусель…

Обеими руками я нащупываю деньги, завязанные в узелок.

Непременно нужно заглянуть в панораму, но прежде я кое-что куплю. Торговаться я теперь обучен. Меня не проведешь.

Примеряю в лавке кэчулу. Перемерил тридцать три штуки, прежде чем выбрал подходящую. Отложил в сторону. Затем подбираю на себя толстую серую шерстяную душегрейку. Примеряю брюки – черные, из грубой шерсти. Их хоть топором руби – с одного раза нипочем не перерубишь. Прошу показать мне постолы и долго простукиваю каблуки ногтем и камешком – не из картона ли?

Торговец смотрит на меня с удивлением.

– Ты чего это – всё каблуки-то проверяешь?

– А вдруг ты меня надуть задумал…

– Не надую, не боись.

Пусть он говорит, что хочет. Поверил я ему, как же…

Начинаем торговаться. За все отобранные мною шмотки жадный, непривычный к настоящей торговле лавочник пробует заломить огромную цену – сорок шесть лей. Я смотрю ему прямо в глаза. С вызовом.

– За все это барахло с лихвой хватит и шестнадцати.

Лавочник поспешно сгребает свой товар. Хочет снова разложить его по полкам.

– Как угодно, – равнодушно бросаю я. – Больше не дам ни леи…

Лавочник посылает меня к чертовой матери. Я в долгу не остаюсь, но в любую секунду готов дать деру, если он, чего доброго, осмелится пустить в ход кулаки. Хотя сомневаюсь: ругаться он будет, а драться нет. Руки товаром заняты.

– Тридцать шесть лей дашь?

– Я сказал – шестнадцать… Лавок тут и без тебя пруд пруди!..

– Двадцать шесть!

– Шестнадцать, тебе сказано…

Я забавляюсь игрой в покупателя. Кое-какой урок преподал мне когда-то хозяин Моцату, который мог часами торговаться из-за жалкого гроша. Кое-чего поднабрался я у «Ангела», где для мертвецов продавали всякую дрянь – туфли из овечьей кожи с картонными подметками, платье из гнилой хлопчатобумажной ткани – и драли за это неслыханную цену. Кое-что перенял я и у косоглазого Бэникэ. Продавая веревку на вес, он смачивал ее водой, чтоб больше тянула. Гири у весов были поддельные, а дно посудины, в какой взвешивали деготь, было залито засохшим варом. Торговцы идут на любые ухищрения, лишь бы объегорить покупателя, ни за что вынуть из кошелька деньги. Но не всякого они обвешивали да обмеривали, только голодранцев. Я голодранец. Значит, надо быть настороже…

– Давай двадцать лей и катись к чертовой матери.

– Восемнадцать – вот моя последняя цена.

– Девятнадцать.

– Не могу.

– Ну и бывай здоров…

Я поворачиваюсь к нему спиной и иду поглазеть на цирк. На подмостки, сооруженные перед входом в цирк, поднялись музыканты. Один дубасит в барабан и кривляется. Нос у него вымазан краской, а одежда в разноцветных заплатах. Другой с такой натугой дует в тромбон, что вот-вот брюхо лопнет. Рядом с ним как из-под земли вырастает какое-то чучело в короткой юбке и в красных башмаках. В волосах перья. Груди голые. Лицо все раскрашено.

Кто-то дергает меня за рукав. Я оборачиваюсь.

– Тебя лавочник кличет.

– Какой еще лавочник?

Я делаю вид, будто ничего не понимаю…

– С которым ты из-за шмоток торговался.

– Чего ему?

– Хочет товар уступить.

– Пусть до завтра подождет.

Меня обнимают за плечи и подталкивают сзади. Я не противлюсь. Даже доволен, хотя и изображаю деланное равнодушие, стараюсь показать, будто товар, из-за которого я столько торговался, меня вовсе не интересует.

Торговец смотрит на меня понимающе.

– Выкладывай восемнадцать лей и забирай товар…

– Каких восемнадцать? Я сказал – шестнадцать.

– Нет, восемнадцать… мать твою…

– Шестнадцать, хозяин. И потом, откуда мне знать, может, ты уже выбранный товар подменил?

– Можешь снова примерить, прошу.

Я примеряю все по порядку… Все как было. Достаю монету в двадцать лей, показываю лавочнику.

– Давай четыре леи сдачи.

Он сдает только три. Черт с ним…

Со шмотками под мышкой я убираюсь с ярмарки. За колючим кустарником переодеваюсь. Теперь у меня совсем другой вид. Правда, без чулок постолы очень трут ноги… Ничего, к мозолям мне не привыкать. Старые свои лохмотья я завернул в обрывок газеты.