Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

– Постой! – Шарифулла ухватил гостя за рукав. – Может, покажем твое золото знающему человеку?..

– Хочешь, чтобы я золотого места лишился? Нет, так дело не пойдет. Я и так жалею, что лишнего тебе наговорил… Но смотри, пикнешь одно слово – пеняй на себя! Голову сниму – понял?

– Все понял, кустым, все понял, – Шарифулла испуганно закивал, приложил руки к груди – И я и енга будем молчать, как рыбы… Ну, допустим, возьму я твое золото, что я буду с ним делать?

– Чудак человек!.. Подвернется покупатель, и сбудешь по хорошей Цене!.. А пока, если уж на то пошло, я дам тебе немного рассыпного золота – можешь проверить, что я тебя не обманываю. А дней через семь принесу самородок…

Шарифулла окунул пальцы в матерчатый мешочек, захватил щепотку золотых песчинок, высыпал на бумажку.

– Спрячь хорошенько, это золото с того самого места, что я нашел… Если ты дашь мне деньги для оборота, я, может быть, тогда и тебя в пай возьму…

– А хозяина горы там нету? – спросил Шарифулла, и голос его понизился до шепота. – А то как бы и с нами не подучилось, как с Хайретдином…

– А что с ним? – спокойно поинтересовался Нигматулла, точно впервые слышал об этом.

Шарифулла с жаром начал рассказывать о том, о чем давно знала вся деревня.

– Из мальчишки выгнали албасты, но он не поправился. Старик отвез его в Оренбург – говорят, там получше есть знахарь… В один день разорился, стал нищим – ни лошади, ни телки… Одной охотой семью кормит…

– Да, албасты надо опасаться и обходить стороной… Но тебе бояться нечего – не ты золото нашел, а я, – значит, мне первому и ответ держать… А я и от нечистого духа откуплюсь!.. Давай неси задаток, и я побегу!

– Какой задаток?

– А ты думаешь, я дал тебе золото просто так, чтоб ты его нюхал и меня вспоминал? Я тоже не такой простак, чтобы одному слову, верить! Неси, неси, не упирайся… Теперь мы с тобой одной веревкой связаны.

Сайдеямал поставила тяжелую плетеную корзину с бельем на камни и тут же устало опустилась на песок. Стертые до красноты, опухшие от долгой стирки руки дрожали и горели огнем. Чтобы унять жар, она приложила ладони к мокрому и прохладному песку и сидела так, наслаждаясь охватившим душу покоем, расслабленная и тихая, и, полузакрыв глаза, слушала как играет и плещется у ее ног беспокойная Кэжэн.

Это она с виду такая тихоня, эта речка, то порою кажется, что она вовсе и не течет, а лениво нежится, но если хорошенько всмотреться, то поймешь, что она очень веселая и быстрая и вся светится и переливается солнечными блестками. А если открыть глаза пошире, то увидишь на том берегу тоненькую березу. Она всегда застенчива, как невеста, и стоит, не отрывается от зеркала воды, смотрится в него, не наглядится, как будто не верит, что она так хороша и молода, и каждый листик на ней трепещет и звенит, будто это и не листья вовсе, а мониста из золотых монет. Ветер иногда срывает одну монетку, бросает ее в речку, и Кэжэн несет ее неведомо куда, чтобы где-то и в другом месте увидели чьи-то глаза эту красоту…

Когда-то и сама Сайдеямал была, как эта березка, беззаботна и весела, но теперь даже трудно поверить, что она была молодой и красивой, что ею любовались все. Любовались до тех пор, пока бай не надругался над нею. Но и потом, когда к ней пришла любовь и дети и душевные раны ее затянулись, как ожоги на молодом теле, она была счастлива и готова была одарить своим счастьем всех, кто был обделен и обездолен. Она приходила на помощь каждому, как могла утешала, отдавала все, что имела, но годы, и нужда, и ушедшие один за другим в могилу и муж и трое детей, казалось, навсегда лишили ее радости. Теперь она жила давно не своей жизнью, а жизнью сына, с тревогой всматриваясь в его лицо, стоило ему появиться в доме, искала на нем следы радости или печали. Но часто его лицо не говорило ей ни о чем, и Сайдеямал терялась и пугалась, словно таилось за этой замкнутостью что-то неведомое и опасное и для сына, и для нее самой…

Выбрав место почище, где вода не была такой мутной, Сайдеямал подоткнула подол, забрела по колено в речку и стала полоскать белье. Оно лежало ворохом на камне, а чистое, отжав, она бросала снова в корзину. Рукам от холодной воды сразу полегчало, после отдыха не так болела спина, и Сайдеямал сильными рывками била мокрым полотном по воде, струя вытягивала по течению белоснежные полотнища, за ними сочились голубоватые мыльные полосы, похожие на разлившееся в реке молоко.

«Все было бы хорошо, если бы он не скрывал, что у него на душе, – думала она, привычными и размеренными движениями разворачивая тяжелые жгуты белья. – Ворочается на своей постели и вздыхает, как старик. Может, кто-то уже поселился в его сердце, а он не сознается ни той, которая заняла свое место, ни своей родной матери. Молчит, и все. А молчание ложится на сердце как камень – его просто так не сбросишь, не столкнешь Но если у него есть кто-то на примете, почему он не собирает калым? Почему не бережлив? Где же он найдет невесту, чтобы ее отдали без калыма?»