– Вы что встали, как бараны? Тушите!.. Вам же хуже будет, дармоеды!.. Где вы купите то, что брали у меня в долг? Тушите!
– Не надрывай глотку, голос сорвешь! – вдруг крикнул кто-то из толпы. – Скажи спасибо, что сам в живых остался!
– Кто это сказал? Кто? – дернулся назад Нигматулла, расшвыривая тех, кто попадался ему под руку. – У кого это такой длинный язык?
Из толпы вынырнул урядник, и Нигматулла ухватился за его рукав.
– Когда ты нужен, так тебя нет!..
Лицо урядника, мятое спросонок, не выражало ничего, кроме глупого усердия, и Нигматулла в сердцах махнул рукой и снова заметался перед горящей лавкой.
– Там списки должников – понимаете? – неизвестно к кому обращаясь, выкрикивал он. – Деньги! Деньги сгорят!.. Кто вытащит – половину отдам, не пожалею!..
Толпа, сбившись в кучу, настороженно и угрюмо молчала, и Нигматулла, точно озверев, посылал проклятья на головы всех:
– Я вам этого век не прощу, гады! Шкуры продажные! В остроге сгною!
Он выдернул из толпы, как морковку из грядки, Султангали и просипел ему в лицо:
– Ты у кого служишь, щенок? У кого?.. Лезь туда, слышишь? Ты думаешь, я не знаю, кто поджег?.. Из-под земли достану, но жить не дам… Лезь!
И Султангали, схватив ведро воды, облив себя с ног до головы, побежал к лавке, а за ним, не выдержав, кинулся сам Нигматулла. Толпа загудела, еще несколько смельчаков подступили к пожару, и вот пошли по рукам ведра и в огонь начали хлестать воду.
Гайзулла, державшийся все время в самой гуще толпы, незаметно выскользнул из нее и, прихрамывая, побежал домой. Он застал Загита в том же темном углу, где оставил его.
– Тебе надо уходить! – срывающимся от волнения голосом прошептал он. – Нигматулла догадывается, кто его поджег! Даже брату твоему грозил! Уходи, а то не миновать тебе тюрь мы!
– А пускай, – равнодушно и устало отозвался Загит. – Я свое сделал, и больше мне ничего не нужно…
– Тогда иди и заяви, что это ты поджег, и сунь сам голову в петлю! – рассердился Гайзулла. – Беги на Кэжэнский завод, там живет одна добрая душа, мы с Кулсубаем у нее жили, она тебя приютит… Скажи, что знаешь меня, а она и спрячет тебя, и защитит, а если что, и на работу устроит… Спроси Наташу-апай…
– Это ты, Гайзулла? – проснувшись, спросила Фатхия. – С кем ты разговариваешь!
– Сам с собой говорю, спи! – сердито ответил Гайзулла.
Но Фатхия села на постели и повернулась в их сторону, вслушиваясь в тишину дома.
– Ты скажи сначала – лавка сгорела? – сдавленным шепотом выдохнул Загит.
– Одни головешки от лавки останутся! Сгорела!
– Аллах, и зачем было поджигать его лавку? – Фатхия вздохнула. – Хорошо хоть, что в деревне есть лавка Хажисултана! А не поймали того, который поджег?
– Ложись, мама! – теряя терпение и боясь вспылить, напряженно-тихо ответил Гайзулла. – Если что-нибудь узнаю, приду расскажу. Спи…
Он вывел Загита в сени, помог приладить мешок за плечами.
– Я провожу тебя задворками, чтоб никто не увидел… Как будто тебя в Сакмаеве и не было вовсе!
На краю деревни они остановились, глядя на меркнущее на площади зарево, точно там угасал костер.
– А как ты сам тут жить будешь?
– В шахте мне работать тяжело с моей ногой, ты знаешь… Весной я снова попытаю счастья и стану мыть золото или наведаюсь к тебе на завод… Идет?
– Ладно, – Загит вздохнул. – Береги себя…
Они обнялись на прощанье, и Загит пропал в ночной тьме. Он брел по глубокому снегу и, лишь миновав лес, выбрался на дорогу.
Буран стих, дорогу перемело снежными заносами, и Загит часто останавливался, чтобы перевести дух. Потрескивали в ближнем перелеске деревья, скованные морозной тишью.
С перевала Загит еще раз обернулся на родную деревню. Она тонула в ночной мгле, но по-прежнему в центре ее будто тлели угли огромного костра, и Загит с удивлением подумал, что не испытывает никакой радости и удовлетворения от того, что совершил. Странно! Ведь он отомстил за сестру и должен был быть доволен, но ему как-то было все равно, и он не чувствовал ни малейшего облегчения.
В разрывах облаков проглянула луна, и чистый призрачный свет облил сугробы и равнинный простор, лежавший перед ним. Проглянули в вышине звезды, мигнули и снова пропали за облаками, и смутная тень потекла по снежной целине, но там, где прорывался свет луны, на самом краю поля, снег вспыхивал и мерцал, как несущаяся по равнине река.
«А Гамиля уже ничего этого никогда не увидит, – подумал Загит и, точно пораженный этой обычной мыслью, застыл на дороге, и сердце его зашлось от безысходной тоски и горя. – И зачем она жила на свете? Что видела?.. А зачем живу я сам? И неужели я стал лучше оттого, что отомстил за сестру? Ей уже все равно, и людям тоже ни пользы, ни добра… Ну, сгорела лавка, а дальше что? Нигматулла новую построит, будет еще сильнее обжуливать и грабить, чем раньше. А если не он, так другой найдется, может еще похуже и пострашнее. Хотя бы тот же Хажисултан-бай – чем он чище Нигматуллы? Такой же душегуб – свел в могилу Хайретдина, сломал жизнь Нафисе, а сколько еще погубит – неизвестно… Конечно, если бы аллах все зло и всю подлость помещал в одного человека, тогда злодея можно было бы порешить и сделать всех счастливыми, но так не бывает и быть не может… И, выходит, зря я поджигал лавку, потому что ничего не добился. Плохой человек всегда переживает хорошего, а если зверя ранить, он станет еще злее и опаснее… Нет, видно, не так все просто в жизни, как мне казалось еще вчера…»
Читать дальше