Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

В один из буранных вечеров, возвращаясь в барак, Загит увидел что-то темное на снегу. Подойдя ближе, он рассмотрел закутанного, ничком лежавшего в сугробе человека и наклонился над ним.

– Эй, ты что тут развалился? – он потряс лежавшего за плечи. – Ты же замерзнешь…

Человек не отвечал, и тогда Загит, подхватив его под руки, потащил к бараку, распахнул ногой дверь и еле поднял тяжелую ношу на нары. Но когда он увидел серый полушалок и каты, то задохнулся от волнения и дурного предчувствия. Он стал раскутывать, срывать полушалок, и едва открыл белое, застывшее лицо, как чуть не потерял сознание.

– Гамиля-я! – закричал он.

На его крик бросились к нарам забойщики.

– Кто это? Кто? Что с тобой? – спрашивали ли они.

– Сестра моя Гамиля! Сестра моя! – Загит обнял застонавшую девушку и заплакал.

Один из старателей, оттолкнув Загита, быстро снял с Гамили тулупчик, старые башмаки, другой принес в пригоршнях снега, и они начали оттирать ее лицо, ноги и руки. Скоро на лице девушки проступили пятна румянца, она застонала, но в себя не приходила всю ночь…

Загит просидел около нее до утра, не смыкая глаз, и, когда барак опустел, Гамиля открыла глаза, узнала брата и заплакала.

– Зачем ты пошла в такой буран?.. Что-нибудь стряслось у нас дома?.. Как мог отец от пустить тебя?

– Он выгнал меня из дома… – захлебываясь слезами, рассказывала сестра. – Он велел мне идти к Нигматулле-агаю, чтобы я не висела у него на шее… Нигматулла напоил отца и обещал взять меня в жены, а потом погубил меня и прогнал…

– Я убью его, – сказал Загит.

– Не надо! Меня все равно на том свете ждут муки ада…

– Кто тебе сказал про муки ада? Ты чистая, как вода в роднике!.. А его я убью, иначе мне самому всю жизнь мучиться!

– Отец мне сказал, что грех на девочку ложится, как только ей исполнится шесть лет… – Голос Гамили прерывался, она дышала с тру дом. – Ты не думай – у меня очень много грехов… Один раз я наябедничала отцу на мать, потом украла у соседей кусок хлеба со стола…

Она зажала ладонью рот и долго молчала, сдерживая стоны. Загит смотрел на сестру, сжимал кулаки и твердил про себя: «Я никогда не прощу этому бандиту, что он надругался над моей сестрой! Если аллах не желает наказывать тебя, я накажу тебя сам!»

– Я ходила целую неделю но деревне, про сила милостыню… Ребятишки бросали в меня камни… Я думала, что ты тоже прогонишь меня… А ты не стыдишься меня, ты один остался у меня на свете…

К вечеру Гамиле стало хуже. Она то металась в бреду, то пыталась приподняться и куда-то бежать, то хватала горячими руками руки брата и просила, чтобы он не оставлял ее, то впадала в глубокое забытье. Руки и ноги ее почернели, она дышала хрипло и тяжело. Загит подавал ей воду, пытался привести ее в чувство, шептал ей ласковые слова, плакал от отчаяния и бессилия, но все было напрасно– на рассвете она вдруг распрямилась, откинула голову, вздохнула глубоко и затихла…

Старатели вырыли в мерзлой земле могилу на приисковом кладбище, помогли Загиту похоронить сестру. Вечером он устроил поминки, выставил несколько бутылок водки, а в ночь, вернувшись из кабака, стал собираться в дорогу.

– Ты куда? – удивился бородатый старатель и присел на нары. – Посмотри, как метет на улице..

– Мне надо в деревню, – ответил Загит.

– Подожди до утра, когда стихнет, – пытался уговорить его старатель – А то сам за своей сестрой в могилу пойдешь! Не дело ты затеял, одумайся.

Но Загит не хотел никого слушать, будто был не властен над собой Он крепко затянул веревкой мешок за плечами, попрощался со всеми и, раскрыв дверь, зашагал навстречу яростно гудевшему бурану.

Глубокой ночью деревня была разбужена истошными криками

– Пожа-а-ар!.. По-о-жар..

Над Сакмаевом стояло кровавое зарево, заливало яркими отблесками окна изб.

Люди бежали к площади с баграми и ведрами, спрашивали друг друга:

– Да что горит-то?

– Да вроде лавка Нигматуллы!

– Аллах всемогущий! И за что он его наказывает?

Пламя расцвело в темноте диковинным огромным кустом, вырывалось гигантскими листьями из окон и дверей лавки, треща и разбрызгивая во все стороны горящие искры.

От реки мчались подводы с бочками воды, росла на площади толпа, но люди не решались подступиться к охваченной огнем лавке – такой нестерпимый, пышущий в лицо жар отталкивал всех. Дымились обугленные стены, огонь плескался из пазов, перекидывал свой рыжий хвост на соседний с магазином дом Нигматуллы, сугробы, высившиеся во дворе, растаяли на глазах, растеклись по земле. Вокруг пожара носился, как сумасшедший, сам Нигматулла, прыгал, как кот, наступивший на горячую сковородку, и орал не переставая: