Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

Хисматулла не раз приезжал на заводской базар, но впервые видел тюрьму так близко. Чем ближе он подходил к ней, подталкиваемый сзади дулом винтовки, тем мрачнее становилось у него на душе, хотя он и старался выглядеть спокойным и невозмутимым.

День был теплый и солнечный В палисадниках под окнами изб пышными белыми гроздьями цвела черемуха, и нежный аромат ее плыл над поселком. Над черемухой жужжали пчелы, по обочинам густо зеленела трава, кое-где видны были сине-фиолетовые острые лепестки сон-травы..

Хисматулла с жадностью глядел по сторонам, будто видел все это в последний раз, и, когда тяжелые ворота захлопнулись за ним, ему показалось, что захлопнулся сам небосвод, скрыв в глубоком, мощенном мелким булыжником дворе солнце. Надзиратель вынул из кармана ключ, отпер дверь и пропустил конвой вперед

– Этого в сорок шестую, – показал он на Хисматуллу, и солдат снова ткнул его в спину винтовкой так, что он чуть не упал, поскользнувшись на холодной, отполированной многими уже ногами железной лестнице.

– Ну ты, осел, пошевеливайся!

– Сильней, сильней вдарь! – крикнул вслед надзиратель. – С размаху, так оно для них понятнее!

– Вы не имеете права! – обернулся Хисматулла. – И так уже били достаточно… Я представитель рабочих!

– Иди, иди, скотина, еще разговаривать будет! – прикрикнул надзиратель, и солдат снова толкнул сзади винтовкой.

По коридору тянулся длинный ряд дверей. На каждой двери на уровне глаз было небольшое круглое отверстие – волчок, над ним черной жирной краской был выведен номер камеры. Солдат остановился перед дверью с номером «46» и подождал надзирателя, идущего следом по коридору и заглядывающего в глазки. Как только Хисматулла вошел, дверь за ним захлопнулась, и ключ скрипнул в замке.

Хисматулла постоял немного, привыкая к темноте; окно в камере было наглухо забито, только вверху между досками был небольшой просвет, от каменных стен и пола отдавало сыростью и холодом; на полу и нарах, стоящих вдоль стен, сидели и лежали арестанты; в камере нестерпимо, до рези в глазах, воняло.

Арестанты окружили его, и по их грязным, исхудалым, сильно обросшим лицам он понял, что почти все они находятся здесь уже давно.

– Откуда прибыл, браток? За что тебя? Съестного не принес?

– Вот лепешка… – Хисматулла протянул узелок.

– Дай мне! И мне! – загомонили арестанты. Кто-то выхватил узелок, и он тут же скрылся в куче барахтающихся на полу тел.

– Эй, вы что там? – крикнул из коридора надзиратель. – Потише, а то солдат вызову! – Но никто не обращал на это внимания.

Хисматулла растерянно стоял посреди камеры, не зная, что ему делать.

Вдруг с крайних нар поднялся мужчина крепкого, атлетического сложения, с мощно выступающими на руках бицепсами. На нем не было никакой одежды, кроме закатанных до колен холщовых штанов, грудь его густо обросла курчавыми черными волосами. Человек быстро и легко раскидал барахтающихся на полу арестантов и, отняв у них узелок, протянул его обратно Хисматулле:

– На, а им больше не давай, самому понадобится!

– Пусть, мне не жалко… – смущенно про бормотал Хисматулла.

– Слушай сюда! Если я сказал – не давай, значит, не давай, понял? Вот здесь располагайся, рядом со мной, и запомни – меня Сафуаном зовут! Ясно?

– Ясно… – тихо ответил парень.

Мужчина снова улегся на нары, но через минуту обернулся и, наклонившись к Хисматулле, прошептал:

– Слушай, я тебя где-то видел, а? Ты, случаем, не из деревни Коткор?

– Нет, я из Сакмаева… – улыбнулся Хисматулла.

– А-а, – протянул Сафуан и снова отвернулся к стене.

«Какой странный, – подумал Хисматулла. – Ведь если бы на моем месте и вправду был кто-нибудь из кудашманцев, наверняка обиделся бы! Мне еще мать рассказывала, как они однажды узнали, что к ним едет разбойник, испугались насмерть, вышли всей деревней на дорогу и стали просить каждого прохожего: Спаси нас, коткор, спаси нас! Или, может быть, он нарочно надо мной посмеяться хотел?..»

Каждый час в глазок заглядывал надзиратель, и разговоры в камере тотчас затихали. Присмотревшись, Хисматулла понял, что народ здесь собрался самый разношерстный – бродяги, нищие, воры, были среди них и невинно осужденные. Одни отсиживали здесь маленький срок, другие ждали отправки дальше, на север. Почти все арестанты курили, и в камере дышать было нечем. Скоро Хисматулле надоело слушать разговоры о женщинах и воровском искусстве, и, отвернувшись к стене, он стал думать о матери, о том, как она переживает все случившееся, вспоминал советы Михаила, но арестанты разговаривали громко, то и дело ругаясь, и это мешало сосредоточиться.