Виктор Суворов - Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

Двое со штыками вытянулись струнами и больше не дышали и не моргали В голове сержанта, стоявшего слева, змеиным хвостом скользнуло желание помочь упавшему лейтенанту подняться, но только облизнул сержант пересохшие губы, и тут же об этом забыл, как и обо всем остальном.

Вошедший с интересом и непониманием посмотрел на тело у своих ног и осторожно переступил его, заметив:

— Какие нежные лейтенанты в государственной безопасности…

Прет «Главспецремстрой», грохочут под ним мосты, стучат колеса на стыках. Холованов водку пьет. Натура широкая. Много в ту натуру водки вмещается. И не пьянеет. В седьмом купе Жар-птица в бреду смеется. И Сталина зовет. Над кем смеется? Что ей Сталину докладывать? Уж не накопала ли она чего-нибудь на Холованова?

Ясно, унесла. Иначе не смеялась бы. Теперь все документы Сталину достанутся. Всё, что чекисты за двадцать лет на Холованова собрали. А было что собирать… Узнать бы у нее, что она на Холованова накопала. Потом придушить. А если и не удастся узнать, все одно — придушить. Ей сейчас много не нужно: ладошкой рот прижать — ни один доктор потом не дознается. И Сталин не в обиде. Доложить Сталину: так и так, перед смертью говорила, что, мол, папку на Сталина нашла и сожгла. А «Контроль-блок» в речку выбросила.

И решил Холованов тайком наведаться в седьмое купе.

По белой мраморной лестнице, по широкому красному ковру человек в солдатской шинели поднялся к бюсту Дзержинского, где вторая пара часовых грохнула прикладами, с особой четкостью выполнив ружейный прием «На караул, по-ефрейторски»: винтовки со штыками резко вперед, так же резко назад и вправо. Замерли. Осмотрел их человек придирчиво, кивнул одобрительно — мол, хоть какой-то в этом доме порядок, — и повернул по широкой лестнице вправо. Рванули оба часовых винтовки влево к плечам, отбросили резко вперед, тут же — назад, снова грохнув прикладами об пол. Застыли.

Обернулся человек в шинели, посмотрел на тех, что у двери. Те замерли изваяниями мраморными. Лейтенант, раскинув руки, лежит. И пока не шевелится. Повел пришедший плечом, как бы повторяя удивленно: «Какие нежные лейтенанты в государственной безопасности…»

А по коридорам, кабинетам и залам огромного здания как взрывная волна, ломающая стены и двери, расшибающая людей вдребезги, вминающая их в стены и потолки, прокатилась весть: «ОН». И сразу же за первой всесокрушающей волной — вторая: «ЗДЕСЬ». От архивных и расстрельных подвалов, от подземных кочегарок и крематориев, через стрекочущие телеграфные залы, через начальственные кабинеты, через пыточные камеры и одиночки, через буфеты и рестораны, через бесчисленные лифты и лестницы до прогулочных двориков на самой крыше прокатились две ударные волны и, столкнувшись в единый опрокидывающий гул, вновь прокатились по коридорам и лестницам: «ОН ЗДЕСЬ».

Захлопали двери кабинетов. Затрещали телефоны. Побежали посыльные. Часовые по лестничным клеткам налились суровой решительностью. Надзиратели по тюремным коридорам подтянули ремни, чуть отпущенные по случаю ночи, и застегнули верхние пуговки на воротниках, расстегнутые по тому же случаю. Следователи ночной смены и подследственные приободрились. Спящие смены караульных во сне засопели, замычали, насторожились, напряглись в готовности проснуться и сорваться по команде: «Кр-р-раул! В ружье!»

Два размякших милиционера на площади Дзержинского встрепенулись при виде величественного зрелища: в огромном доме, в котором светилось всего тридцать-сорок окон, вдруг то там, то тут пошли зажигаться окошки по одному, группами и целыми этажами. И осветилось все.

И от этого здания, и от этой площади по бульварам, проспектам, по широким улицам и кривым переулкам, по заплеванным скверам и разбитым храмам, по спящим домам и неспящим вокзалам гулом далекого катаклизма прокатилась невидимая и неслышимая, но прижимающая всех силовая волна: что-то происходит.

Важное.

И непонятное.

Ночной посетитель растворил двери в просторный кабинет. Со стены на него смотрел пятиметровый человек в сапогах, в распахнутой солдатской шинели, в зеленом картузе. Осмотрел посетитель свой портрет, подошел к книжным полкам и бросил взгляд на корешки книг. Ничего интересного: Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. Все книги большие, только одна книжечка маленькая. Что это? Это Полевой устав Красной Армии 1936 года. ПУ-36. Вот что народный комиссар внутренних дел товарищ Ежов читает! Впрочем, не читает: страницы не разрезаны.