Луи Арагон - Избранное

— Бог мой, сударыня, вы здесь? В такой день? Так ли уж это благоразумно с вашей стороны?

Дама подала ему ручку, облитую перчаткой, и в ту же минуту почувствовала, что рука, на которую она опиралась, уже не поддерживает ее. Спутник ее деликатно отступил на несколько шагов. Дама улыбнулась, показав ровные маленькие зубки. Черные волосы падали прихотливой челкой из-под выступавшего углом края шляпки. В двадцать семь лет — ее выдали замуж четырнадцати — она была во всем блеске женственности. Она снова улыбнулась склонившемуся к ней гиганту и произнесла:

— Шарль, друг мой дорогой, до чего же я счастлива вас видеть, даже странно…

Всякий раз, при каждой встрече он открывал ее заново: так нынче он впервые, казалось ему, заметил изящество ее тоненького прямого носика с раздувающимися ноздрями. И его пронзил ее певучий голос, произносивший слова с легким испанским акцентом, от которого ее не сумели отучить даже в пансионе госпожи Кампан.

Он повторил:

— Вы поступаете весьма неосмотрительно, сударыня, вас могут узнать…

Она засмеялась в ответ, взмахнув рукой таким жестом, словно трясла браслетами.

— Что ж тут такого? Пусть узнают!

Но он ответил все так же серьезно:

— Политические страсти сейчас разгорелись, во дворе Лувра полным-полно людей из тайной полиции; вообразите, что кто-нибудь из них захочет выслужиться и заявит, что он сам застиг герцогиню Фриульскую за весьма странным разговором… Я слышал в Тюильри всего три дня назад ваше имя в устах одного из доброхотов, которые, к сожалению, вечно вьются вокруг принцев.

— Ну и что же сказал ваш доброхот? — спросила герцогиня.

— Достаточно того, что он произнес ваше имя в связи с именем госпожи де Сен-Лэ…

— Велика беда! Всем известно, что мы с Гортензией подруги и она даже крестила мою дочку.

— Но сейчас, сударыня, могут вспомнить, что она была королевой… и когда Буонапарте уже в Фонтенбло…

— Так, значит, вы думаете, что он еще только в Фонтенбло? Вот поэтому-то мне и не терпелось пойти посмотреть, что делается в Тюильри. Господин де Лилль по-прежнему еще сидит на троне и рассказывает своим министрам сальные анекдоты?

— Его величество, сударыня, скоро будет производить смотр войскам, а я солдат… но, молю вас, будьте осторожны, следите за своими словами, умы сейчас слишком возбуждены…

— Ни за какие сокровища мира, Шарль, я не пропущу этого зрелища! Ведь я смотрю не только за себя, но и за Дюрока. Будь он жив, он сегодня был бы не на площади Карусель, а там, на дороге в Фонтенбло…

От нее Фавье мог принять любое. Но только не то, что последовало вслед за этим.

— Если уж говорить о неосторожности, — добавила она, слегка повернувшись к старику, скромно отошедшему в сторону в первый момент их встречи, — господин Фуше охраняет меня…

Услышал ли ее слова человек в дорожном плаще? Он поправил очки, будто старался скрыть глаза за их стеклами. Фуше! Значит, вот этот худощавый, чуточку согбенный господин, столь старорежимный с виду, значит, он и есть Фуше? Фуше, которого хотел арестовать Бурьен и который сумел ускользнуть из рук полиции… Уж не потеряла ли рассудок Мария де лос Анхелес?

— Не думаю, — сказал он, — чтобы воздух Тюильри был особенно благоприятен для герцога Отрантского…

Так как при последних словах полковник слегка повысил голос, старик вежливо поклонился и, приблизившись к говорившему, произнес:

— Отчасти это зависит от барона Фавье и от того, какое употребление он изволит сделать из моего имени…

Он выпрямил сутулую спину, и тут только Фавье заметил, что Фуше с умыслом разыгрывает роль старика и что на самом деле выглядит он значительно моложе, чем при первом взгляде. В 1815 году Фуше было пятьдесят два года, но какая-то юношеская живость все еще сохранялась в его движениях.

Шарль не без презрения взглянул на Фуше сверху вниз:

— Вам нечего бояться, сударь, хотя бы потому, что ваше имя, произнесенное этими устами, стало тем самым для меня священным…

Он склонился перед герцогиней, кровь гудела в ушах. Он взял на руки дочь Дюрока и приподнял ее.

— Малютка, — сказал он, — в тебе я вижу твоего отца и твою мать, их неразрывно слитый образ… да будет жизнь твоя легка!

Он произнес эти слова столь несвойственным ему торжественным тоном, что герцогиня выхватила из его рук дочку и прижала к себе. Она потеряла сына, своего первенца, и жила в непрерывной тревоге за эту болезненную девчушку.

— Да хранит вас бог, Шарль, дорогой, — сказала она тихо, чтобы Фуше не расслышал, — какой бы путь вы себе ни избрали!