Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста

– Пойми ты, что не вечно будет продолжаться такая благодать, – мрачно отвечал ему Лопе. – Индейцы ждут только удобного случая, чтобы напасть на нас. Это же карибы, и они ничуть не менее кровожадны, чем их собратья из Маспарро. Я им не доверяю и вам не советую. Надо держать ухо востро, а с восходом солнца убраться подальше.

Как ни хороши были индеанки из Борбураты, длинноногая полногрудая Амапари оставалась для испанцев самой вожделенной женщиной на свете.

– Эх, кабы не капитан Монтальво, – с затаенной злобой сказал какой-то солдат, – потешился бы я с ней разочков эдак семь!

– Мне бы и одного хватило, – блудливо засмеялся Кинкосес.

– А как поглядывает эта потаскушка, – вмешался третий, – так и кажется, что вот-вот скажет: «Поди ко мне, мой маленький, поделись со мной тем, что тебя тяготит!»

– Как же! Поделишься с нею! – отвечал Кинкосес. – А Монтальво на что? Ему вроде бы и наплевать на нее, а подмигни-ка ей, он тебе мигом выпустит кишки. Все они, дворяне, таковы: все думают, что, раз покусились на их достояние, значит, затронули их честь.

– Тогда он мог бы приказать ей прикрыться чем-нибудь, а не разгуливать по лагерю в чем мать родила: мы ведь живые люди, а не каменные статуи.

– Неужели вам, кобелям, мало всех этих индеаночек, которые всегда под рукой и всегда готовы к услугам?

– Кто удовольствуется сухариком, если глаза разгорелись на окорок?

– Мой тебе совет: позабудь про Амапари, если не хочешь, чтобы капитан тебя самого съел с потрохами.

Первым, кто почуял недоброе, был падре Тудела.

– Дон Филипп, – сказал он Гуттену, – будьте осторожны с этой девицей.

– С Амапари? А почему я должен ее остерегаться? Она кротка и благодушна, как все индейцы племени какетио.

Падре покачал головой.

– Остерегаться вам следует не Амапари, а ее повелителя.

– Не понимаю, какое мне дело до капитана Монтальво?

– Ей-богу, дон Филипп, вы наивны, как причетник. Неужто вы не видите, что она глаз с вас не сводит? – воскликнул священник и, заметив удивление Гуттена, продолжал: – Неужто вы не видите, что она повсюду подкарауливает вас, а уж если ей случится пройти мимо, так вертит задом, что даже я, невзирая на почтенные лета и сан, готов отречься от обета целомудрия.

Гуттен поглядел на него не без тревоги.

– Не замечал за ней ничего подобного, – молвил он, – однако приму ваши слова во внимание. Но вы, падре, понапрасну беспокоитесь: я никогда не пожелаю жены ближнего, а тем более – друга.

– Ив дружбу эту не очень-то мне верится, – отвечал священник. – Я, разумеется, могу ошибаться, но мне кажется, что Лопе раздирают противоречивые чувства: с одной стороны, благодарность, а с другой – самая лютая ненависть. У вас с ним были когда-нибудь нелады?

– Никогда. Напротив, я всегда отличал его перед прочими.

– Вот это-то и сбивает меня с толку. Монтальво, при всей своей взбалмошности, человек неплохой. Он груб и злоречив, но отдаст товарищу последний кусок хлеба. Он справедлив, чурается дрязг и распрей. Вот потому солдаты всегда предпочитают, чтобы он разбирал все ссоры. Если же он узнает, что кто-то из его людей совершил бесчестный поступок, он карает его своей властью, не поднимая шума и не докладывая об этом по начальству. Вот и скажите мне теперь: за что такой человек, как Лопе де Монтальво, может ненавидеть Филиппа фон Гуттена?

Слова капеллана озадачили Филиппа: Лопе, без сомнения, относился к нему с явной неприязнью; она немного унялась после того, как Филипп в бою спас ему жизнь, и вспыхнула с новой силой, когда Гуттен стал командовать авангардом.

Он размышлял обо всем этом, вперив неподвижный взгляд в прибрежные скалы, как вдруг ощутил на затылке, точно щекочущее прикосновение, чей-то взгляд и обернулся. На скале лежала Амапари – как всегда, совершенно голая – и пристально глядела на него. Ветер играл длинными прядями ее распущенных волос. Филипп невольно ощутил волнение. Да, она была прельстительна, и особенное действие оказало на него не столько ее прекрасное тело, сколько скуластое лицо с чуть раскосыми, точно нарисованными глазами. Амапари зовуще улыбнулась, и Филипп, мучимый противоречивыми чувствами, поднялся на ноги. Индеанка повернулась и бросилась бежать к лагерю.

«Падре Тудела сказал мне сущую правду, – со сладостным беспокойством подумал Филипп. – Амапари меня искушает и завлекает, грозя покончить с моей излишней щепетильностью. Ах, Парсифаль, снова попалась тебе волшебница Кундри, но хватит ли у тебя сил взметнуть над нею золотой луч твоего целомудрия?»