Мулк Ананд - Два листка и почка

Сгоряча он едва к ним не выбежал, но потом одумался и решил, что будет благоразумнее подождать и спокойно подготовиться, так как толпа казалась сильно возбужденной.

— Значит, червяк — и тот извивается, — произнес он вслух и с ясностью прозрения представил себе всю картину. Однако он колебался. Внутри у него ключом закипали страсти, вид надвигавшейся толпы напоминал ему бурное предгрозье, он смотрел на вздымающиеся груди, сжатые, твердые кулаки, слышал тяжелую поступь толпы медно-красных людей, но у него не хватало решимости выступить им навстречу. Его то охватывало ощущение человека, упоенного высотой, то им вновь овладевало смущение. Он стоял, подняв узкие плечи, выпрямившись, твердо глядя перед собой, весь напряженный и… опустошенный. Кули ползали перед ним в пыли, простирая руки.

— Что произошло? — спросил он, смягчая строгий тон вопроса невольной бледной улыбкой.

— Господин… господин… — раздался в ответ тяжкий шепот кули, униженные сердца которых сейчас пылали гневом и зажглись надеждой.

— Что произошло? — повторил де ля Хавр, смущенный наступившим напряженным молчанием.

Никто не ответил. Перед ним лежали ниц распростертые в пыли тела, блестевшие от пота.

— Однако в чем дело, Гангу? — обратился он мягче к знакомому человеку, замеченному им в толпе. — Встань и расскажи мне все.

— Господин, — медленно начал Гангу, протягивая сложенные руки. Он пытался продолжать, но нижняя губа его задрожала и горечь обиды сдавила горло — он не мог произнести ни слова.

— Господин, — подхватил более владевший собой Нараин, — Чамбели, женщина, жившая в бунгало Рэджи сахиба, подралась с женой сардара Неоджи, которая поселилась в нем теперь. Когда мы прибежали, чтобы разнять обеих женщин, сардар Неоджи стал нас избивать. Сошлись кули с других участков, тогда подоспели еще сардары и стали нас колотить своими дубинками. А потом Рэджи сахиб подъехал на лошади и топтал толпу. Посмотри — у всех следы побоев. А один человек скончался, и в кустах остались лежать раненые.

По мере того как Нараин рассказывал, унылое сознание тщетности любых усилий все сильнее охватывало де ля Хавра — собственная беспомощность предстала перед ним со всей очевидностью. Он стоял молча, не шевелясь, словно окаменевший. Смутное бормотанье распростертой у его ног толпы доносилось до него как будто издали. Собственная непоследовательность тревожила его душу и раздражала.

— Идите к бура-сахибу и доложите ему обо всем, — вдруг вырвалось у него. И потом, точно отвечая на собственные мысли, он добавил: — Конечно, все это без толку. Кули! Вам нужно самим управлять собой. Почему вы позволяете себя бить? Почему вы не даете сдачи все вместе?

— Мы бессильны сделать что-либо, господин, — сказал кули из Бхутии. — Ведь вы наш властелин.

— Я вовсе не властелин, — с раздражением возразил де ля Хавр. — Я, как и вы, в рабстве у плантаторов. Мне не так достается от них, как вам, потому что они принимают меня за сахиба. Они и им подобные бьют рабочих в Англии так же, как здесь бьют вас. — Он говорил с усилием, ему было неловко выкладывать перед этими людьми свои сокровенные мысли. Он не чувствовал себя заодно с ними, хотя и заставлял себя как-то подойти к ним.

— Бьют, даже если они белые, господин? — усомнился горахпурец.

— Да, — ответил де ля Хавр и потом добавил: — Нет никакой разницы!

— Господин, — униженно обратился к нему Нараин. — Господин, ведь вы могущественны, — замолвите несколько слов за нас сахибу управляющему, расскажите про сардаров и спасите нас от гнева Рэджи сахиба.

— Ступайте со мной, сходим вместе к бура-сахибу, — сказал де ля Хавр. Тут из-за кустов раздался торопливый топот ног, и к нему вышло несколько тяжело дышавших кули, они несли на плечах своих раненых товарищей.

Ропот прошел по толпе, теснившейся во дворе больницы, и все сразу взволнованно заговорили.

Теперь де ля Хавру надо было решить — идти ли ему сейчас к бура-сахибу со всеми или же остаться ухаживать за умирающими. Его не покидало такое ощущение, словно он исследовал своими пальцами зияющую рану, он коснулся мук всей долины, они встали перед ним глухой стеной. Это были муки не только этой долины, но и всей страны — всех других стран, — они сделались для него осязаемой, но непроницаемой сущностью.

— Ободрись, Гангу. И вы все, ободритесь, — обратился он к толпе, подняв голову. — Ступайте все вместе, расскажите бура-сахибу, как все было. И заявите, что вы не выйдете на работу, пока не восстановят справедливость. Скажите ему, что это я вас послал. А я поговорю с ним потом.