Мулк Ананд - Два листка и почка

Он перегнулся над ней своим длинным, худощавым телом и поцеловал ее, сначала осторожно, потом все крепче, крепче, всеми силами удерживаясь от того, чтобы не укусить. И пока он лежал, трепеща и содрогаясь, пока кровь пела и бурлила в его жилах, ему казалось, что весь мир сосредоточился в них двоих, что море и суша, время и пространство навеки расплавились в этом солнце любви. Темная волна страсти захлестнула его сознание, и он стал покрывать поцелуями ее лоб, глаза, щеки, шею, пока краска не залила ее лицо ответным жаром. Он приподнялся, весь дрожа, и припал губами к ее рту; их тела сплелись в тесном объятии, словно подхваченные лучезарной волной… Вдруг де ля Хавр прислушался; ему почудилось, что гравий на дорожке под окном заскрипел под чьими-то шагами. Но он подумал, что ослышался, и опять опустил голову.

Он слышал учащенное дыхание Барбары; оторвавшись от нее, он заглянул в ее серо-зеленые глаза. Они блестели из-под полуопущенных век все тем же веселым задором, как и в первый раз, когда он ее увидел, «соблазняя на поступки, которые, говорят, неизбежно приводят в христианский ад». Но теперь он уже совершенно ясно слышал, что кто-то идет по гравию дорожки, которая вела к веранде. Он разжал руки, обнимавшие Барбару, и встал, еще переполненный жаром объятий. И украдкой взглянул на нее: лицо Барбары, светившееся внутренним огнем, в точности напоминало белокурого ангела Ботичелли, девственно-чистого, как будто она, даже любя его, чуждалась ласк мужчины. Он с изумлением спрашивал себя, неужели она всегда останется такой же непорочной, девственной и чистой, даже после той полноты страсти, которую они испытали? Ведь их руки, ноги, глаза, губы, волосы, все движения сливались в такой полной гармонии, что их дитя, его и ее, должно быть совершенным, даже если все дети в мире появляются в результате неосторожности и ошибок. Ее близость приводила его в восторженный трепет, но его внимание уже отвлеклось в сторону. Он нагнулся над ней в порыве, в котором смешались и желание, и боль, и счастье, и страх, и страдание, и несбыточность его чувства. Он зашептал в непонятном смятении о том, что он ее желает…

— Кого ты любишь больше, меня или революцию? — спросила она, снова надув губки, как ребенок, который просит сладкого.

— Революцию, — ответил де ля Хавр с нежной усмешкой, повернув голову к веранде; взглянув в окошко с места, где он стоял, он сказал вполголоса: — Это Гангу, тот кули, у которого умерла жена, — подошел к двери и крикнул: — Входи, Гангу, входи!

— Салаам, хузур, — поклонился Гангу и уселся, скрестив ноги, на дорожке.

— Входи, входи, — повторил де ля Хавр.

Смущенный Гангу неловко взошел на ступеньки веранды и опять сел.

— Да нет же, иди сюда. Покажись мисс сахиб, — приказал де ля Хавр.

Гангу ошеломило это проявление расположения, несмотря на то, что за последние дни он уже имел несколько случаев убедиться в благожелательности этого сахиба. Поэтому Гангу вошел, дрожа всем телом, волоча ноги, с наклоненной в знак смирения головой.

— Салаам, мисси сахиб, — приветствовал он Барбару, не поднимая глаз.

— Салаам, — ответила та. Она успела подняться с дивана и теперь поспешно приглаживала руками растрепавшиеся волосы.

— Ну, как себя чувствуешь? — спросил де ля Хавр, коверкая хиндустани.

— Мне теперь лучше, хузур, по милости бога.

— А дети здоровы?

— Да, ваша милость, здоровы.

— Они, наверно, тоскуют по матери?

— Да, хузур, на все воля божья. Они помнят мать. Но они скоро привыкнут и к тому, что ее нет.

— Смерть здесь поражает бедняков, — сказал де ля Хавр.

— Да, хузур, — согласился Гангу, — что правда, то правда. Бедным здесь не выбиться. Здесь все делается по чьему-нибудь покровительству. Сардары богатеют, а рабочие голодают. — И он замолчал.

Де ля Хавр заметил, что кули пытается что-то сказать, но у него не хватает духу.

— В чем дело, Гангу? — начал он допытываться. — Скажи, может быть, я чем-нибудь могу тебе помочь?

— Да, хузур, — ответил кули, в замешательстве опустив глаза. — Я пришел просить вас оказать мне милость.

— Какую? Да говори же, говори! — сказал де ля Хавр.

— Хузур! — начал Гангу. — Когда я собирался сюда ехать из своей деревни в округе Хошиарпур, сардар Бута обещал, что мне дадут здесь участок земли, чтобы посеять рис. А когда я приехал, сахиб заведующий сказал, что земли для меня нет. А тут у меня умерла жена, вы же знаете; на похороны денег не было, так что мне пришлось взять взаймы двадцать рупий у баньи. А теперь получается, что моего заработка и заработка детей не хватает, чтобы выплатить долг с процентами. Мы даже не в состоянии просуществовать на то, что мы зарабатываем. Если бы вы могли похлопотать, чтобы бура-сахиб дал мне участок, я был бы вам так благодарен, хузур!