Вячеслав Шишков - Пейпус-Озеро

«Вот оно, – смутно подумал Николай, пересекая наполненный сумерками парк. – Как бы не послал куда с бумагой… Не пойду. Я ж расчет получил… Не имеет права».

А сердце бессознательно твердило: «вот оно, вот оно». Над головой с тревожным карканьем сорвалась ворона, юноша вздрогнул и наткнулся на генерала.

– А Илюшин где? Звонил, звонил…

– Его нет, ваше превосходительство.

– Тьфу! – плюнул генерал. – Возьми меня под руку. – У генерала опять отнялась нога, он грузно подпирался палкой, и юноша ощутил судорожную дрожь во всем его теле. – Чорт… Никого нет: ни доктора, никого, – хрипло, прерывисто дышал генерал, хватая ртом воздух.

– Вам плохо, ваше превосходительство?

– При чем тут я! – крикнул генерал, и раздражительно: – Поручик Баранов застрелился.

– Как?! – и ноги юноши вдавились в снег.

– Идем, идем… Чорт… этот парк… Какая темень.

Николай весь трясся, веки безостановочно моргали, он всхлипнул и схватил генерала за руку:

– Ваше превосходительство, что ж это! Что же… – Все провалилось в мрак, в сон, и нет яви. А явь все-таки была, и темный сон не мог захлестнуть ее: – «торопись, скоро выходить» – и где-то в сердце, как зуда, зудила явь.

Лицо поручика Баранова спокойное, но губы чуть-чуть искривлены вопросительной улыбкой, они хотят сказать: «А ну-ка? Вот и все».

Николай Ребров сделал над собой усилие, нервы его напряглись, душа заковалась в латы.

Генерал снял фуражку с огромным, как крыша, козырьком, перекрестился и сказал:

– Напрасно, поручик, напрасно.

Поручик промолчал, поручик Баранов, все так же таинственно улыбаясь, сидел в кресле, с запрокинутой, повалившейся, на бок головой, левая рука его упруго-крепко впилась в ручку кресла, правая – висела по-мертвому, в виске опаленное отверстие, по виску, по щеке, чрез ухо, на пол – влага жизни – кровь. И тибитейка валялась в красной луже. Рука успела отшвырнуть револьвер к стене, швырнула и потеряла жизнь, висит. Поручик, видимо, собрался в поход, в Париж, в Россию, на Сену, в мрак, чрез Пейпус-озеро: чемоданы увязаны, все прибрано, он еще с утра расчелся с хозяевами, всех наградил, как властелин.

Хозяева стояли тут же, и еще народ, шопотом переговаривались, двигались медлительно и вяло, как во сне, – должно быть, правда, сон – и огонек в уснувшей люстре загадочно дремал.

– Тебе, – взял генерал со стола письмо и подал юноше. На конверте твердо: «Николаю Реброву». Юноша дрожащей рукой письмо в карман. И сердце опять: «торопись, торопись». Но сон был глубок и цепок: латы ослабевали, нервы назойно выходили из повиновенья.

Сквозь пыхтенье, покашливанье и звяк генеральских шпор тягуче волочились фразы:

– Когда это случилось?

– Полчаса тому назад.

– При каких обстоятельствах?

– Мы ничего не знаем.

Николай Ребров глядел в полузакрытые глаза поручика Баранова, лицо поручика дрожало и все дрожало перед взором юноши.

– … слышишь Ребров! Что же ты оглох?! Скажите, какая барышня, плачет… Беги скорей в канцелярию, принеси печать… Придется составить акт. Потом ко мне на квартиру. Пусть Нелли приготовит ванну… Понял?

Сон прервался, и юноша, отирая слезы одрябшей ладонью, заполошно бежал чрез парк.

– Куда ты, Николай, провалился? Мы идем.

– Егоров, ты? Поручик Баранов пулю себе в лоб…

– Ну?! Царство небесное, – торопливо произнес Егоров. – Пойдем скорей.

– Я не знаю, как быть, – остановился юноша. – Меня генерал послал… Неудобно бросить покойного…

– Тебе мертвый дороже живых, выходит? Непутевый ты… Идем.

– Но как же так? – растерянно говорил юноша, быстро шагая с Егоровым к казарме. – Я даже не попрощался с ним…

– Ладно, ладно, – покрикивал Егоров. – Авось на том свете поздоровкаетесь. Все там будем. Может, сегодняшней же ночью.

И сразу в поход. Через сумрак парка, затем лесной дорогой шли молчаливой кучкой восемь человек. Верстах в трех-четырех их поджидали эстонские подводы.

– Вот, когда нам довелось с тобой вместе, Коля, – сказал бывший денщик Сидоров шагавшему рядом с ним Николаю. – Из-за чего же это поручик Баранов застрелились? Такой бесхитростный человек…

– Ах, да! – воскликнул юноша. – Ведь у меня же его предсмертное письмо… У тебя, Сидоров, спички есть?

– После прочтем. Наверно, у возницы фонарь. Они всегда берут. Да-а-а, дивное дело, – протянул Сидоров, вздохнув: – И охота людям руку на себя: богу противно, себе неприятно и людям хлопотно. А все от образованности.