Вячеслав Шишков - Пейпус-Озеро

Спокойней всех Лука. Он лесным своим голосом рассказывал Трофиму Егорову про медвежью охоту, про то, как медведь перешиб хребет двум его зверовым собакам. Николай слушал и не слушал. Он все взглядывал через окно на дорогу, словно кого-то поджидал. Время еще раннее, золотые его часы показывали ровно 7.

– А то, милячок, вот еще как бывает, – гудел Лука, поводя бровями, – ты его, зверя, хочешь скрадом взять, он тебя…

– Кто-то едет, – сказал Николай и вышел на улицу.

Меж соснами густого парка мелькала подвода.

– Боже мой! – выбросил юноша руки навстречу под'езжавшим. – Вот не ожидал!

Девчонка в большой шали и с кнутом остановила лошадь. Из саней выскочил бывший денщик Сидоров, и закряхтел, приподымаясь, Павел Федосеич.

– Не утерпел, брат, вьюнош, Коля… Потянуло, брат. Неотразимо повлекло. Точно перстом кто указал и повелел категорически: иди! А главное, Сидоров подбил… Ах, Сидоров, Сидоров… Случайно повстречались… Пожелал вроде няньки моей быть… – Сидоров по-детски простодушно улыбался своим курносым узкоглазым лицом и кивал головой. Павел Федосеич снял шапку, перекрестился: – Ух, слава тебе, господи, застал. А Надежду Осиповну, мать-помещицу, отвезли. Отвезли, брат, отвезли, да. Умирать поехала старушка.

Он был одет в теплые, из телячьей шкуры, сапоги, в короткий полушубок, перетянутый по большому животу кушаком, на голове лихо сидела порыжелая свалявшаяся папаха. Вообще Павел Федосеич выглядел молодцом, даже чисто бритое лицо его было напудрено, а большие рыжие с проседью усы закручены колечками.

– А мне что-то скучно, Павел Федосеич. И сам не знаю, почему…

– Уныние пагубно, – сказал чиновник.

Коротконогий, похожий на мальчишку, рыжий писарь Илюшин, пуча раскосые глаза, во все щеки раздувал казенный самовар.

Чай пили бестолково, на-ходу и обжигаясь. Безмолвие сменилось звонким повышенным говором Павла Федосеича, он был необычайно возбужден, наэлектризован, как бездождное облако, стегающее воздух градом слов. Николай с кружкой чаю стоял у печки и удивленно прислушивался к неумным речам Павла Федосеича. «Нет, он не пьян», подумал юноша. Сидоров улыбался и радостно кивал головой.

– Как бы, папаша, животик только вот… – ухмыльнулся корявым лицом Трофим Егоров.

– Что, телеса? Не беспокойся, землячок: я легче пуха, я лося перегоню, я сто верст без отдыха, через три озера таких, как Пейпус… А вы знаете, товарищи, – выпрямился он и поправил на переносице пластырь. – Мы отдаем себя в иго товарищей в кавычках, будем друг дружку звать тоже товарищами… Ну, так вот, товарищи, дорогие мои, сознание, что мы возвращаемся домой к своим очагам, так сказать, к дыму отечества, придаст нашим ногам крылья… Фу-у-у, я, ребята, устал… Хорошо бы водки выпить… – По красному, отечному лицу Павла Федосеича струился пот.

Лука пошарил в кошеле, достал бутылку. Все, даже Павел Федосеич, закричали:

– Спрячь, спрячь!.. Пригодится в дороге…

– Кушайте во славу, – прошуршал серым голосом, сидевший на мешке прасол Червячков. – У меня этого продукту запасено. Хватит.

– Налей, – сказал Луке солдат Мокрин. – С отвалом, земляки! – и выпил. Лицо у Мокрина строгое, борода густая, нос большой с горбиной. – Это господские? – спросил он Николая. – В таком разе конфискую, – он снял со стены круглые часы, прикрутил бечевкой маятник с боевой пружиной, чтоб не дрыгали, и – в торбу.

– Напрасно, – сказали Николай и Павел Федосеич.

– Пошто напрасно? – недовольно ответил за Мокрина Лука. – Нешто, мало наших денег этой сволочи оставили? Не из дома тащим, а в дом, – он сорвал с гвоздя в фигурчатой оправе градусник, повертел перед глазами и швырнул, как хлам, в угол, потом выворотил из печки медные дверцы, сунул в корзину, вытряс из постельников солому, встряхнул мешки, круто скатал их, сунул в корзину. – А то мы обносились все. Робенкам сгодится.

Поискал глазами, еще бы чего прихватить, – он рад был все забрать, – но солдат Мокрин сказал:

– Не жадничай, чижало будет, – и ухватился за телефонную трубку:

– Вот это желательно конфисковать, – сказал он, – у меня парнишка дома… Для игры…

Но в этот миг телефон зазвонил.

– Кто у телефона? – спросил Николай Ребров. – Здравия желаю, ваше превосходительство… Когда? Сейчас?.. Ваше превосходительство, я не могу, я плохо чувствую себя… А больше никого нет… Что? Слушаюсь, слушаюсь… – Он быстро накинул шинель, сказал впопыхах: – Я живо… Экстренно генерал требует.

– Торопись… Скоро выходить, – крикнул вслед Трофим Егоров.