Борис Тумасов: Русь залесская

Василиска ахнула, побледнела. Данилка спросил:

- Почему думаешь? Либо весть какую привёз?

Лука кивнул. Данилка насупился.

- Ну, давай есть, а то щи остынут.

Они ели молча. Лука украдкой поглядывал на печальную Василиску. Она стояла, сложив руки на груди, на длинных ресницах дрожали слезинки.

У Луки сжалось сердце. Он опустил голову, доел быстро, поднялся.

- Ну, я пойду, устал с дороги.

- Оставайся ночевать, - предложила Василиска, - всё одно бобылюешь.

- Женить бы тя надобно, Лука, - промолвил Данилка.

Лука усмехнулся.

- Нет уж, верно, не женюсь, бо нет по душе невесты.

Едва за ним закрылась дверь, как Василиска дала волю слезам. Данилка погладил её.

- Чего ты? Или впервой мне?

«Кто найдёт тропинку к сердцу Кутлуг-Темира, тот придёт к сердцу хана», - говорили в Орде.

Затерялась та тропинка, и не каждому её сыскать. Но Иван Данилович не раз хаживал ею. Золото и драгоценные камни светили ему в пути. Устилал великий князь московский ту тропинку лестью и голубыми песцами, и за то своим был Калита у Кутлуг-Темира.

Вот и на сей раз, приехав в Орду, Иван Данилович явился с подарками к ханскому любимцу.

Кутлуг-Темир напоминает Калите барса: походка у него мягкая, крадущаяся, голос сладкий, мурлыкающий, а зубы острые, того и гляди, вопьются в горло.

Обложившись подушками, он сидит на ковре. Перед ним блюдо с нашпигованными чесноком кусками баранины, пиала с каймаком. Подсучив рукава шёлкового халата, Кутлуг-Темир взял шампур с дымящимся мясом, насмешливо проронил:

- Ешь, конязь, урусы говорят: «Во чреве полно, голове спокойно».

Он хрипло рассмеялся. Сидевший напротив Калита с улыбкой ответил:

- А ещё у нас на Руси глаголют: «Не во чреве ум, а в голове». Тем и велик ты, нойон Кутлуг-Темир. Твоя слава подобна славе осударя хана Узбека.

Кутлуг-Темир оборвал смех, впился глазами-щёлками в русского князя.

Калита выдержал взгляд. Бескровные губы Кутлуг-Темира растянулись в улыбке.

- Хитёр ты, конязь Иван, и мысли у тебя, что дзеран в степи. Вижу, думаешь одно, говоришь другое… Днём подарки зрел, что привёз ты мне. Якши подарки! Говори, о чём просить станешь?

- Управы на князя Александра искать пришёл. Полки московские и сами с ним совладали б, да не хочу прослыть осударевым ослушником. В Тверь-то с ярлыком Александр воротился. Пошто к нему осударь милостив? Александр не только Москве, но и Орде недруг на вечные времена. О том нынешние дела его глаголют.

Кутлуг-Темир насторожился:

- В чём ныне вина Александра?

Калита прищурился:

- Ведомо мне стало, что Александр, в Орду направляясь с повинной, заездом в Смоленске был. И князя Ивана Александровича противу хана подбивал. Уговор с ним держал, чтоб выход Орде не платить…

- Если слова твои правда, - прошипел Кутлуг-Темир, - то пусть с ним поступят по закону Яссы. А знаешь ли ты, конязь Иван, этот мудрый закон, что оставил нам священный воитель? - Он хрипло рассмеялся. - Худые и недостойные рабы тверской и смоленский накормят своими телами степных шакалов. - Кутлуг-Темир вскочил.

Калита тоже поднялся, размял затёкшие ноги. Мелькнула мысль: «Сколь раз приходится сидеть по-татарски, а всё не привыкну».

Провожаемый настороженным взглядом, Иван Данилович покинул дворец ханского любимца. На улице его дожидались Данилка и Лука, они молча двинулись вслед за князем. Калита шёл по затихшему ночному Сараю и думал, что не напрасно отдано столько золота Кутлуг-Темиру. Хитрые сети может плести он вокруг хана, и хорошо, когда эти сети в руках у него, великого князя московского…

Боярин Колыванов с высоты мостика-перехода наблюдал, как у фонтана мирно беседуют тверские и московские воины. Вот двор пересекли два купца из какой- то далёкой восточной страны. Из каморы напротив выглянул католический монах из венецианского посольства. Недобро взглянув на русского боярина, накинул на голову капюшон, снова скрылся в каморе.

Колыванов продолжал следить за тем, что делается у фонтана.

Московский десятник, скинув шелом и подставив беловолосую голову нетёплому октябрьскому солнцу, о чём-то живо рассказывал окружающим его воинам. Боярин узнал этого молодого десятника. Это он приезжал во Псков послом от боярина Плещеева и дерзко вёл себя. «Спасся тогда от смерти», - подумал Колыванов.

Его злило и то, что тверичи стояли вместе с московскими, и то, что им было весело.

«Им всё ничто, - вертелось на уме у боярина, - а тут не до веселья… Видно, крепко оговорил Калита Александра, коли хан с такой поспешностью призвал его к себе. Только бы живыми отсюда выбраться… А ведь говорил, советовал Александру не ехать в Орду… Княжил бы себе во Пскове, так нет, Тверь ему подавай!… Эх, кабы не стало старого лиса Калиты, и хана легче было бы провести… Заманить бы Ивана хитростью, когда из Орды будет возвращаться, дружину его малую перебить, над самим вдоволь наглумиться, смерти предать… Эх, - вздохнул Колыванов, - несбыточно сие».