Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— А если бы я тебе предложил такой же вопрос, царский слуга? Гуляя по улице, я случайно натыкаюсь на след человека, которого знаю. Он бежит, как плут, и не из-за одного дождя. Кто не последовал бы за ним? А ты сам здесь также случайно?

— Какое тебе дело? — спросил сурово Рейменшнейдер. Гелькюпер насмешливо улыбнулся в бороду.

— Не смейся, как обезьяна! — пригрозил Рамерс. — Или я научу тебя молчать.

— Гм!.. Так грубо, милый мастер? — шутил Гелькюпер. — У меня является желание арестовать тебя именем царя Сиона. Твое скрытое пребывание здесь — призрак государственной измены.

— Гелькюпер! И ты способен это сделать? — спросил озабоченно Рейменшнейдер.

— И тебя я так же выдам, как сообщника в государственной измене.

— Живым ты не выйдешь из дому! — вскричал Рамерс, размахивая ножом.

— А я позову всех соседей на помощь. И каждая капля крови вам дорого обойдется, — сказал Гелькюпер, не прекращая своей жестокой шутки.

Тогда Рейменшнейдер решительно ударил его по плечу и холодно сказал:

— Если так, я объявлю не только соседям, но и Бокельсону, кто стрелял в царя Сиона!

Круглое лицо Гелькюпера побледнело, глаза глубоко ввалились.

— Неужели же вы серьезно истолковали в дурном смысле мою шутку?… Это было бы чересчур смешно!.. Я добрый малый и никогда не причиню зла своему товарищу… Но что собственно ты хотел сказать. Рейменшнейдер? Черт меня побери! Пусть стану я язычником, если понимаю…

— Ты уже забыл, что сделал шестнадцать или семнадцать дней тому назад? Была жаркая темная ночь. Я высунул немного нос из окна, чтобы подышать воздухом, и увидел царя: вместе с женщиной он пробирался к церкви. Я заметил и толстого молодца, который шмыгнул за церковь, как кошка, и спрятался за стену. Потом царь и женщина молчаливо возвращались. Вдруг в ночной тиши раздался треск лука, и царь с проклятиями схватился за бок. Женщина осветила его, и я увидел кровь на черном платье Бокельсона. А толстяк тихо скрылся через забор… Хе! Не возобновишь ли ты этого в своей памяти?

— Гм! — пробормотал смущенный Гелькюпер, делая глуповатую гримасу. — Удивляюсь, как торчащий из окна любопытный нос не наделал при этом шума?

— Не до того было: я занят был мыслями о судьбе одного честного человека, которому хотел помочь. Да кроме того, ненавижу доносы. Мы уж от них и так много страдали. Но о чем я больше всего жалел в этом деле…

— Это о том, что выстрел не совсем удался? — добавил тихо Гелькюпер. — Э, стрелок был не хуже выстрела. Он не хотел попасть в сердце. Что бы мы от этого выиграли? Началась бы новая тирания. Нет, человек этот хотел своей ловкой стрелой удержать его величество от побега: царь показался ему в тот день очень странным. Что задумывал он в уединенной церкви? Что он искал там? Стрелок хотел за ним прокрасться, но дверь уже была накрепко затворена, а преследователь слишком толст, чтобы пролезть в замочную скважину. Очевидно, у царя было желание удрать; и царскому разумному дураку не досталось бы яблоко, обещанное в случае побега куницы из голубятни. Кто умен, тот понимает с полуслова…

Рамерс и Рейменшнейдер смотрели в молчании на шута, который умел так ловко выходить из затруднительного положения.

С хитрой усмешкой Гелькюпер схватил руки обоих мужчин и зашептал:

— Не принимайте моего посещения в дурную сторону: я из ваших. Только участие побудило меня бежать за человеком, который довольно-таки необдуманно, легко узнаваемый, шел под градом и дождем.

При этих словах он вынул белую повязку и сказал:

— Знаком ли тебе этот знак, Рамерс? Он должен действовать лучше ладанки: он вызовет у победителей доверие ко мне как к верному католику, а не желание убить меня как одного из анабаптистов.

— У него знак! — воскликнул Рамерс, обращаясь к старику. — Ну, а какое условное слово?

— Вальд…

— Эк! [55] Игра слов Wald — лес, Еск — угол, а вместе — епископ Вальдек. — докончил Рамерс, дружески протягивая и пожимая ему руку. — Но кто же сделал тебя доверенным?

— Гензель, так называемый Ютландец, принес мне в мешке письмо от старого Менгерсгейма. Я ответил ему вскоре не словами, а тем выстрелом. И мы расстались друзьями. Я горю нетерпением увидеть его при других обстоятельствах, имея меч в руке. Пора, друзья мои, уверяю вас, пора уже… Голод неумолимо свирепствует. На наших прежде чистых улицах теперь гниют трупы. На городских стенах не люди, а привидения. Даже при дворе порции становятся все меньше; и нам мало поможет то, что в Амстердаме повешено много перекрещенцев. Портной наш совсем помешался от тяжелых предчувствий и подозрений: ему всюду мерещатся убийцы; он носит панцирь под одеждой и забыл, что такое сон. Даже днем он видит везде кругом тени казненных им, без голов. По-видимому, они с Диварой что-то замышляют втайне. И вот вам, что я узнал. Вчера у них был совет: и я был на нем — у замочной скважины, разумеется. Господа герцоги решили, как только кончится весь запас хлеба, сделать вылазку с оружием в руках, сперва предав весь город огню. Кто при этом успеет спастись — пусть спасается, кто упадет — пусть себе лежит, кто хочет сгореть вместе со своим домом — пусть горит. Но врагам ничего не достанется. Царь одобрил этот план, но сам он кажется слишком веселым для такого решения. Не думаю, чтоб его прельщала мысль участвовать в вылазке. По мне, вернее предположить, что он рассчитывает улизнуть под шумок, забрав с собою золото и прочее. Что вы скажете? Рамерс, слушай! Теперь, если можешь, извести обо всем друзей, да не забудь замолвить словечко за меня, удостоверить, как много я сделал. Скажи, что, в крайнем случае, я скорее убью этого беспутного портного, но ни за что не дам ему уйти. Правда, живой он принес бы мне больше выгоды, но… если уж нельзя иначе… Пусть же они поторопятся!