Реза Амир-Хани - Её Я

Али удовлетворился ее ответом. Да и что ему оставалось? Он переложил обе лепешки с мясом в одну руку, другой взял чашку с бульоном и побежал к Дарьяни.

– Господин Дарьяни, прошу вас!

– Ага. Пожертвование принес? Принимается.

– Это не пожертвование.

– А что же?

– Почем мне знать? Жаркое, которое мы на зиму делаем.

– Чего ж не подождали, пока твой отец из России вернется? Тогда бы и забивали баранов. А теперь еще одного забивать придется.

Али, немного подумав, сказал:

– Вы правы, для нас это нехорошо получилось. Для баранов – тоже. Но для вас-то – вполне нормально.

– Хитрец! Однако говоришь ты правильно. Так когда хозяин твой вернется?

– Я ведь сказал уже: когда рак на горе свистнет.

– Хитрец! Я почему спрашиваю: у вас кредит кончился, у тебя и твоей сестры. Деньги, которые отец твой оставлял мне, позавчера иссякли.

– Все деньги? Как это может быть?

– А так, что твоя сестра позавчера всем-всем девочкам своей школы купила конфет – помадок.

– Всем девочкам?! Вот провокаторша, да еще растратчица!

– Только ты не болтай об этом. Она меня уговорила. А мне что? Я ей говорю: многовато тратишь. А она: ты, мол, у отца берешь деньги вперед, так оплачивай. Ну, что я мог сказать?

– Помадки! Значит, с девчонками на улице помадки лопать – это прилично, а если я отказываюсь чашку отнести, то я плохой защитник чести? Ну я ей сделаю похлебочку – вкусный бульончик…

Дарьяни рассмеялся. Али наскоро попрощался и выскочил на улицу. Держа в руках две лепешки хлеба с мясом, он чувствовал, как они постепенно остывают. Вот-вот жир густеть начнет. Он хотел было побежать, однако подумал, что в таком случае ветер будет обдувать лепешки и они еще быстрее остынут. Так он и не мог ничего выбрать – то ли бежать, то ли тихо идти.

На улице он увидел Мустафу-дервиша – в белой длинной одежде, с седой бородой, держащего в руках серебряную чашку для подаяния. Дервиш шел размеренно, точно шаги считал. И при каждом шаге восклицал:

– О, Али-заступник! [10]

Али замедлил шаг. Многие говорили, что у дервиша не в порядке с головой, хотя Хадж-Фаттах, дед, наоборот, очень уважал дервиша, а Али брал пример с деда. Он негромко поздоровался с дервишем, а тот, заметив Али, откашлялся и сплюнул в арык. Потом, словно говоря сам с собой, произнес:

– О, юноша! Если человек спешит, он вынужден это делать, но если он не спешит, то никакой нужды нет. Так нужно ли спешить?.. Или не нужно?.. Аллах лучше нас это знает… О, Али-заступник!

Али задумался над его словами, но так ничего и не понял. Из-за таких-то слов и считали, что у дервиша не все дома…Мальчик побежал дальше по улице, а потом свернул вниз в овраг. Откидывал тело назад и тормозил пятками, чтобы не скатиться вниз кубарем. Всякий раз, как шли дожди или как арык переполнялся, задорожных заливало, и тогда Карим ходил в мокрой насквозь одежде. Говорили, что много лет назад овраг этот выкопали владельцы и работники кирпичных заводиков, а таковых много было среди жителей улиц Хани-абад и Моуляви. По ночам, чтобы не видело городское начальство, они добывали здесь глину и возили ее к обжиговым печам. Потом в образовавшемся карьере люди понастроили избушек и хибарок. Али, спотыкаясь, пробирался среди этих лачуг и наконец вошел во дворик дома Искандера. А дворик был еще на полметра ниже, чем дно оврага.

Карим стоял в дверях. Можно сказать, что домик Искандера был на ту пору более свободен от людей, чем прочие хибары в овраге. Из детей только Карим и его сестренка Махтаб остались в этом доме, а остальные, более взрослые дети Искандера и Нани, или женились, или вышли замуж, или просто сбежали из дома… Хотя само понятие «сбежать из дома» здесь не имело особого смысла, так как между домом и улицей не было большой разницы.

Карим вместе с Али вошли во дворик рядом с вонючим бассейном, и аппетитный запах мяса смешался с вонью.

– Я к вам всю дорогу из дома бежал, чтобы не остыло, – объяснил Али. – Хотя думал, что от ветра быстрее остынет, поэтому не бежал, а шел.

Девичий голос спросил из домика:

– Так ты все-таки бежал или шел?

Карим с полным ртом откликнулся:

– Любопытная госпожа! Тебе-то что, бежал он или шел? – Потом повернулся к Али: – Ты сам меньше разглагольствуй, чтоб не застыло!

Али посмотрел на Карима. Тот ел словно в последний раз в жизни. Лепешку он разложил на бортике бассейна. Мясо и жир с нее брал рукой, как черпаком, а потом руку – чуть ли не весь кулак – засовывал в широкий рот и облизывал, причмокивая. Али отвернулся, чтобы не видеть этого, на пороге дома увидел Махтаб с каштановыми волосами, прямыми и гладкими, как вода водопада. На ней была глухая рубашка с лифом, короткая плиссированная юбка, а под юбкой – красные в цветочек шаровары. Лицо ее было миловидным, особенно когда она смеялась. Она раскрывала ротик, и губы-бутоны становились похожи на большую распускающуюся розу, и пахло от нее как от красной розы. А ведь ей было всего семь лет!