Жильбер Синуэ: Порфира и олива

Тут на его плечо легла рука.

— Ты что, заблудился, Аполлоний?

— Карпофор! Какая удача, что я тебя застал!

— Это мне впору удивляться. Редкими стали теперь дни, когда ты покидаешь свой дворец. Расстаешься с его полными золота чердаками и подвалами.

— Золото на чердаках? От тебя ли, Карпофор, мне слышать подобные шутки? Не у тебя ли дом на Эсквилине, а другой на холме Дианы? Да еще и корабль, больше которого нет во всем нашем флоте, и роскошное владение где-то под Остией, не говоря уже о всех прочих неведомых мне богатствах. Мои золотые чердаки... Ну же, ты так и не повзрослел за эти годы.

— Клянусь Геркулесом! Послушать тебя, так выходит, что сенатор из нас двоих — я, а ты — лишь простой всадник!

Если наши приятели и казались людьми одного возраста, то во всем прочем было полное несходство. Аполлоний тени не отбрасывал, Карпофор — осанист и в теле. Худоба Аполлония, его впалые щеки, всегда залитый бледностью лоб свидетельствовали о хрупком здоровье. Тогу Карпофора распирала телесная мощь. Мясистое лицо, голый череп: Карпофору нравилось бриться наголо, и солнце било прямо в темя, словно в дорожный булыжник. Аполлоний нашелся, что ответить:

— Всадник сирийского происхождения, притом близкий к семейству Цезаря в наши дни будет богаче сенатора.

— Может быть, может быть... Но пурпурный латиклавий, окаймляющий твою тогу, и в наши дни продолжает пользоваться большим почтением, чем всадническое кольцо. Но ладно, поговорим серьезно. Почему ты здесь в этакую жару?

— Фаларид, мой старый служитель, помер несколько дней назад. Мне нужно кем-то его заменить.

— Вот мы и приехали: ты вопишь в уши всякому, кто не успел их заткнуть, что нет в мире другого такого ярого противника рабства, но стоит твоему рабу помереть, как ты бросаешься покупать нового.

— Карпофор, друг мой, владеть множеством декурий рабов [3]совсем не то же самое, что располагать горсткой верных людей.

— Хорошо, хорошо. Бессмысленно возвращаться к этому сюжету, мы уже по сотне раз успели обговорить тут каждый поворот. Прими, однако, единственный совет: выбирай с осторожностью. Хорошие рабы — все большая и большая редкость. Прошли те времена, когда за шесть-семь сотен денариев можно было позволить себе что-нибудь стоящее. Ныне тех, кого доставляют сюда из Сирии или Вифинии, допустимо определять только в конюшню. Качество по существу — не то, что раньше. Кроме Делоса, где еще можно раскопать двух-трех стоящих невольников из Эпира или Фракии, все остальное — дешевка.

— Ты без сомнения прав. При всем том работа, которую придется выполнять новичку, не требует каких-либо исключительных качеств. Но коль скоро ты сам заговорил о Фракии, мне как раз передали, что из Сардики привезена новая партия рабов.

На мгновение характерный свист и шипение гигантской клепсидры, возвещавшей время в Ульпиевой базилике, перекрыл гомон форума.

— Пятый час [4], — прокомментировал Карпофор. — Тебе везет. У меня есть еще немного времени перед визитом к цензору Манцину Альбе. Я бы с удовольствием уклонился от этой встречи, подозреваю нашего доброго знакомца в намерении облегчить мой кошелек от лишней тягости и выцедить толику сестерциев.

Им понадобилось не так много времени, чтобы добраться до эспланады, расположенной на южной стороне форума. Там, на помосте они обнаружили кучку мужчин, женщин и детей с выбеленными ногами и металлическим обручем на шее, там же болталась медалька, на которой предстояло выбить имя будущего владельца.

Утирая крупные капли пота, продавец тыкал в невольников, называя их имена: Эрос, Феб, Диомед, Каллиопа, Семирамида, Арсиноя... Казалось, он говорит о государях или бессмертных звездах. В действительности несчастных всего лишь лишили собственных имен и наделили другими, связанными с мифологией, астрономией или местом, где их пленили.

«Рабов считают по головам и право на них не распространяется», — утверждают законники. Главный признак личного достоинства, первейшее свойство индивидуальности — имя человеческое. Его-то в первую очередь и лишен раб.

— Вот видишь, — прокомментировал Карпофор, — все так, как ты только что говорил: выбирать не из чего.

Аполлоний ничего не отвечал. Он продолжал рассматривать выставленных рабов. Казалось, у них на лицах были маски, крашенные мелом, с пустыми глазницами и застывшими чертами.

— В конце концов, — заключил Аполлоний, как бы говоря сам с собой, — зрелище вовсе неутешительное.