Жильбер Синуэ: Порфира и олива

— Прискорбно. Нам бы пригодился теолог и писатель такой закалки.

— Не пойму этого ожесточенного упорства, которое он вкладывает во все свои возражения, — размышляя вслух, посетовал Астерий.

— Чего ты хочешь, — вздохнул Калликст, оставив все иллюзии. — Мы с Ипполитом давние соперники... — он выдавил смутную улыбку, — еще с того дня, когда я столкнул его родителя в бассейн имплювия. Ему, видно, никогда не суждено признать, что я стал тем, кем стал. А теперь пойдем. Время не ждет.

Они в свою очередь достигли атриума, прошли в перистиль. Там теснилось около двух сотен человек. Их встретили с заметным удовлетворением. Ни в манере держаться, ни в одежде присутствующих не было ничего, что бы позволяло отличить их от простых горожан, и однако они являли собой самое примечательное собрание епископов, съехавшихся сюда со всей ойкумены.

Всего несколько лет назад было бы чистейшим безумием собрать всех этих людей в одном месте, но теперь времена изменились. В делах Империи произошли новые перемены. Гелиогабал покинул этот мир по кровавому следу двух своих предшественников. Ныне, вот уже полгода, в Риме правил новый Цезарь, не кто иной, как Александр Север, сын Юлии Маммеи, последний отпрыск мужского пола, оставшийся от рода Северов. И Калликст получил от его родительницы, по-прежнему сохраняющей доброжелательный интерес к христианству, заверения в том, что общине нечего опасаться.

Папа занял место на предназначенном для него курульном кресле. Оно было установлено в самом центре перистиля. Вокруг во всех проходах стояли скамеечки, подле которых в ожидании томились епископы. Калликст знаком предложил им сесть прежде него, желая, чтобы они воспринимали его как primus inter pares [74].

Они так и поступили, за исключением нескольких, упорствующих в своем намерении выслушать его стоя. Они составляли жесткий узел консерваторов от христианства. Едва лишь воцарилась тишина, как их предводитель возвысил голос:

— Вы знаете, что нас разделяет, — заговорил он твердо, — за последнее время мы достаточно спорили об этом. Этот эдикт постыден! Вы ввергнете Церковь в пучину невзгод, меру которых невозможно расчислить!

— Неправда! Это не так! — послышались протестующие восклицания.

— Вы собираетесь упразднить всякий порядок! Отпущение непростительных грехов не может зависеть от мнения духовных иерархов! — Ипполит перевел дыхание и, устремив на Калликста пристальный взгляд, заключил: — Ты не Христос!

Папа медленно выпрямился и бестрепетно ответил на вызов оппонента:

— Но я наследник Петра. Он сказал: «Ты Петр, Камень, и на сем камне я создам Церковь мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах...».

Ипполит перебил, призывая собравшихся в свидетели:

— Это отнюдь не значит, что Господь дал Петру власть отпускать непростительные грехи. Мы ведаем, что их отпущение может исходить только от самого Отца Небесного. Лишь Божье прощение действительно.

— Мы сами суть прощение Божье.

— Да! Мы — Божье прощение, отныне даруемое человеческой рукой!

— Ересь!

Итак, это слово брошено. Оно вызвало в толпе изрядное смятение. Но Калликст продолжал, ни на миг не утратив спокойствия:

— Вспомни: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, я успокою вас; возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, ибо я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго мое благо, и бремя мое легко». Слышишь, брат Ипполит? Он обещал нашим душам облегчение ! Мое единственное желание — не прогнать наших братьев назад в пустыню. От человека нельзя требовать больших усилий, нежели те, что в силах человеческих!

— Твои братья отринут тебя за это!

— Нет, Ипполит. Я Пастырь Добрый, я знаю моих овец, и мои овцы меня знают!

Повернувшись к собранию, Калликст продолжал:

— А я нам говорю, что нет роковой предопределенности там, где есть любовь. Что же такое наша вера, если она не вдохновлена любовью?

Затем, обращаясь к протестующим, он с жаром воскликнул:

— Вы знаете, что поистине разделяет нас? То, что я вижу заблуждение там, где вы усматриваете преступление. Там, где мне слышится жалоба, вы слышите лишь богохульство!

Оставаясь равнодушным, Ипполит насмешливо обронил:

— Ты ловко играешь словами.

И без промедления воззвал к толпе:

— Если вы позволите этому человеку убедить вас, будто епископ Рима обладает безграничной властью, вплоть до того, чтобы самому устанавливать пределы Добра и Зла, вы тем самым вступите на путь гордыни, который ведет к погибели. Знайте же, что по этому пути мы за вами не последуем!