Олег Широкий - Полет на спине дракона

Ушёл на Сить не воевать — умирать.

А город... Что город? Сдался Батыю и вымолил зыбкую пощаду.

С преданной своей дружиной (сливками лихой ростовской юности) жаждал князь Василько хлебнуть чистой воды боев. Всё бы славно, но вот Георгий Суздальский, союзничек невольный, был, как крошки в постели. И противно, и не отлепиться.

Несмотря ни на что, слаженный отряд Василька проявил древнюю доблесть, но второго Евпатия из него не вышло.

Желая жить — ещё поживёшь ли, стремясь умереть — умрёшь всегда.

То обстоятельство, что примкнул он к Георгию отыграло-таки граблями по гордому лбу — уж лучше бы один воевал, со своими.

Бату с трудом удалось захватить его живьём (в Делаевой сотне — потери), но вышло, что зазря. Ему предложили (как и Евпатию когда-то) перейти на сторону татар, но Василько предпочёл высокую смерть. Даже сейчас, перед нею, мучительной и лютой, он боялся презрительного взгляда Марии (какого живым не избежать, мёртвым не увидать). Подвергая его искусным ритуальным мукам, монголы в который раз истово молились: «Великий воин, если будешь рождаться вновь, делай это в наших нутугах».

От этой истории у Бату долго не проходил привкус полыни во рту, терпкий, брезгливо-вязкий. Не утешало даже то, что иные из людей Василька перешли на сторону Бату, пополнили тумен добровольцев-урусутов вместе с людьми Евпатия.

В стольном граде Владимире Георгий не оставил даже заслона, из-за чего неприступная крепость рухнула к ногам Батыя, как мелкий деревянный острожек.

Горожане могли хотя бы сдаться, сохранив тем самым свои жизни, но вмешался епископ Макарий. Знал владыка, что Батыево воинство пёстрое и не только простые поганые в нём, а и тошнотворные еретики-несториане, кои ненавидят «народ православный» по указке Сатаны, коих, словами Писания глаголя, должно «изблевать из уст своих». И решил епископ, что уж если «вера, едино праведная» сохранена не будет, тогда лучше народу владимирскому «убиту быти, но спасену», нежели «плотью уцелеть, но душой пропасть». Захлёбываясь от важности миссии своей, епископ призывал жителей умереть, но «нехристям и еретикам» не сдаваться.

В ясном пожаре сгорели палаты Всеволода Великого, однако Успенский собор, а также другие жилища местного Бога джихангир не тронул — со временем со здешними мелькитами надо будет мириться. Того и гляди, ещё и опираться на них придётся против несториан. Куда ни ткни — враги сплошь, как густой ковыль в щедрый год. Разве что семья Тулуя, вот, кажется, и всё. Более никто из слуг Христа его не любит.

Из-за того, что город не сдался вовремя, пострадал он довольно сильно. Но всё-таки с Владимиром обошлись мягче, чем с Рязанью. Насытившись, кусаешь лениво. Стольный исполин не выгорел дотла (и от густоты строений каменных), народ же — какой добротным стенам поверил, а какой и разбежался, спасаясь. Было обычное трёхдневное разграбление, но священников — кроме Макария — Бату трогать не дал.

В Рязани спасались за стенами, здесь тоже. А почему? Свирепость там мало показали... Свирепость — великая сила, спасающая народ от беды.

Всё же Бату запретил швырять пленников в поминальные костры, не позволил и людоловам порезвиться — везти рабов было некуда, кормить нечем, а народа для хашара и без того хватало.

Пообещав этот город (потом, после всего) Ярославу, Бату должен был всё устроить хитро: чтобы Владимир упал в своём величии, но не исчез с лица земли. Супруга Георгия — безропотная княгиня Агриппина устроила себе и своим приближенным самосожжение в одной из церквей — больше из отчаяния и обиды на предавшего мужа.

Так или иначе, обещание Ярославу и ростовским князьям было выполнено честно, и теперь джихангир ожидал от них ответных шагов навстречу, и не просчитался.

Ярослав не привёл войска на Сить — не поддержал обречённого Георгия, выступившего против Бату. Ему только того и надо было.

Дальше путь лежал на север, и опять злой дух голода не покидал его тумены всю зиму. Давно ли зорили Владимир, а припасы снова на исходе. Распустили хашар, потому как кормить нечем — всё равно нехватка. Стали обозы бросать — не помогло. Выход из положения был, но скользкий выход, неуютный.

Впереди маячил богатый Торжок, тяготел этот городок-амбар к Новгородской земле, а значит, не надо бы с ним задираться. Бату вздохнул, призадумался. Нет, не выкрутимся. Хочешь не хочешь, а крепостицу потрошить — иначе лошадей падёт множество.