Петро Панч: Клокотала Украина (с иллюстрациями)

— Как же. Еще и ребелией [ Ребелия — здесь: бунт. См. Словарь устаревших слов в конце книги ] обзывают. Уже мы разбойниками стали!

— Завтра и не то еще услышишь, Добрыдень.

— Так сорока еще будет стрекотать?

— И не одна.

Из боковушки вышла дородная женщина в желтом платке и коричневом кунтуше. На увядшем лице блестели молодые еще глаза, такие же насмешливые, как и у Вериги. Хозяйка держала за руку дочь Теклю, смотревшую на гостей исподлобья, — вот-вот убежит.

Рядом с нежной, стройной, как березка, Яриной Текля казалась приземистой и неуклюжей, как сноп гречишной соломы.

— А сыны, наверное, казакуют уже? — спросил Верига, обняв за плечи сестру и племянницу.

— Здравствуй, брат... Доказаковались, что и сказать стыдно: поехали наши хлопцы в лес по дрова для пана. Как попал мой Каленик в выписчики [ Выписчик – исключённый из списка реестровых казаков ] — жизни не стало. Совсем в хлопов превратили. Вот охота немного поддерживает, — и она кивнула на шкурки, развешанные на стене. — И то бери разрешение у рендаря [ Рендарь – арендатор ].

— Завела уже панихиду, — буркнул Каленик, которому, видимо, было неприятно обо всем этом вспоминать.

— Ворчи, ворчи, ты только на это и годен, а я казацкого рода, говорила и говорить не перестану: не будет жизни, пока не скинем панского ярма.

— Пробовали, — снова проворчал Каленик и беспокойно посмотрел на девушек. — Идите себе, дивчата, в боковушку.

Сестры взялись за руки и, еще стесняясь друг друга, перешли в соседнюю комнату, а Верига посмотрел на смущенного Каленика и захохотал:

— Э, брат, бабы уже на пятки наступают! Что с тобой сталось?

— Станется волей-неволей, когда над тобой пан — и суд и расправа. Хочет — карает, хочет — милует. Да еще хорошо, если сам, а то и рендарь его. Мой хутор у них как бельмо на глазу... А что здесь будет? Ты начал что-то говорить?

— Я начал, а доскажут королята. Вот завтра слетятся сюда и гетманы и разная шляхта.

— Спаси нас, матерь божия, не выгонят ли с хутора? — всплеснула руками хозяйка.

Верига глубоко вздохнул.

— Ежели бы только с хутора! Не зря ведь говорят: не дом покупай, а соседа!

На следующий день, с самого утра, на Маслов Став начала съезжаться казацкая старшина. Лошади были густо покрыты изморозью, от нее белели смушковые шапки, усы и ресницы казаков, только щеки горели огнем да сверкали глаза, словно льдинки при луне.

Всадники останавливались возле усадьбы Каленика. Старшина, отряхнув снег, шла в дом, а казаки грелись во дворе, кто как умел. Скоро в комнату набилось полно людей. Дивчата смотрели на них из соседней клетушки сквозь щели в дверях.

— Этого я знаю, — сказала Ярина, когда в комнату ступил казак с большими умными глазами на овальном лице. Он шел не спеша, здоровался степенно, говорил рассудительно. — Это войсковой писарь, пан Хмельницкий. И второго знаю. То есаул Джалалий Филон. Он когда-то приезжал к отцу.

Красивого, стройного казака старшина встретила возгласами:

— Здоров будь, пан Богун!.. Это ты угостил пана Щенковского?

— Выдумки!..

— Что-то обленилась твоя сабля!

— Видно, по тебе скучает, пане Пешта!

— Что так? Неужто ляхи тебе по сердцу пришлись?

— Чья бы корова мычала, а чья бы молчала.

Есаул Пешта удивленно поднял выщипанные брови, но губы невольно скривились в виноватую улыбку.

— Ласковое теля...

— Смотри, смотри! — вскрикнула Яринка. — Кто это?

В комнату, низко пригнувшись, вошел еще один старшина в черной кирее [ Кирея – бурка с капюшоном ]. Выпрямившись, он едва не достал головой потолка. Покрытое рубцами лицо, горбатый нос, выступающий подбородок, острый взгляд из-под насупленных бровей и длинные усы над подвижным ртом делали его похожим на ястреба.

— Челом вам, панове!

— Челом, пане Максим! Челом!.. — раздавалось со всех сторон. — А говорили, ты на Сечь подался.

— На Сечи тоже стали вроде нас.

— Ишь ты, неужели все такие тихие? — спросил Пешта.

— Некогда им сердцу волю давать — в паны лезут.

— Вот чертяка!.. Да разве пан что — у бога теля съел?

— Ежели б одного, а то двух сразу, да еще кричит — мало!

Лицо Максима от тепла раскраснелось, а глаза горели, как дубовые угли. Старшина смотрела на него с уважением. Он, должно быть, услышал шорох в клетушке и посмотрел на дверь. Ярина на какое-то мгновение встретилась с ним взглядом и почувствовала, как горячая волна обожгла все ее тело. Стало и страшно почему-то и томно.

— Ты его знаешь, Текля?