Иоаким Кузнецов - На холмах горячих

Петр Иванович с гордостью расхваливал Моздок. После Кизляра — это второй русский город на Северном Кавказе. Стоит на хорошем, веселом месте — перекрестке дорог. У густого леса по названию Мездог было когда-то имение кабардинского князя Кончокина. Князь тот со своими узденями верно служил русским, охранял участок границы на Тереке, за что и был произведен в подполковники. В 1763 году с Волги приехали казаки-переселенцы, воздвигли рядом крепость и станицу. И пошел расти городок как в сказке, споро и шумно.

Росту способствовали три причины. Прежде всего, беглые горцы. Хлынули они из-за Терека целыми партиями и с семьями, прося защиты от притеснения своих жестоких владельцев, готовые принять русское подданство и даже православную веру, тогда-де «не достанут» их кровожадные тираны.

Наше начальство быстро поняло всю выгоду такого положения. Быстрехонько церковь построили, епископа привезли, нарекли его Моздокским и Маджарским, иначалось обращение мусульман в православные. Но поскольку беглые были в рванье, смотреть страшно, пред алтарь священный в таком одеянии ставить непотребно, каждому перед крещением выдавали отрез холста, дабы сшить одежду, помыться, в божий вид себя преобразить. Из-за этого холста казусы возникали: иные горцы по два, по три раза крещение принимали.

И еще важное событие произошло в Моздоке: побег Пугачева из гарнизонной гауптвахты. Бывшие пугачевцы, что бежали на Терек после разгрома, паломничество сюда устраивают, чтут как святое место: отсюда-де наш батюшка пошел завоевывать волю. Суворов встрепенулся: «Ну-ну, милостивый государь, поведайте про

побег Емельяна Ивановича».

Оказывается, в 1772 году Петр Мануков служил писарем Моздокского казачьего полка, и все это дело происходило на его глазах. Зимой, в феврале, местные казаки поймали на базаре и привели в полковую канцелярию бородатого человека, хотя по годам и не старого: купил незнакомец синий китайский бешмет, желтые сапоги, лисий малахай, шелковый кушак, саблю и провианту, не охнув, заплатил за все большие деньги — семь рублей сорок копеек. Потом направился к мастеровым, которые отливали из олова и свинца разные памятные безделицы и искусно надписи на них делали. Незнакомец и говорит: «Смастерите мне свинцовую печать атамана войска Донского»,—и задаток в руки сунул. Казаки смекнули: да он проходимец-мошенник, ежели схватить такого и доставить начальству, благодарение можно получить. Вот руки ему скрутили и привели.

— Кто такой? — спросил полковник Савельев.

— Казак станицы Дубовской Емельян Пугачев,— и подал отпускной билет.

— А где такие большие деньги взял? Для какой цели печать заказывал?

Мнется, на память-де о прошлой службе на Дону.

— Посадить до выяснения личности,— распорядился Савельев и повелел запрос в станицу Дубовскую сделать. Оттуда ответили: бунтовщик.

«Государственный преступник! Стеречь строжайше»,— приказал полковник Савельев и бумагу заставил сочинить для отправки в столицу. Приковали бунтаря цепью к стульчаку — обрезку бревна, охрану крепкую выставили. А через день гауптвахта оказалась пуста, один стульчак с пиленой цепью посередь валялся...

По просьбе Суворова полковник Савельев повел его во двор к добротному каменному флигелю. «Тут и содержался Пугачев?»—спросил генерал.— «Никак нет. Сие здание мы воздвигли после побега злодея. Злодей же сидел вон в том помещении»,— показал Савельев на турлучную, крытую камышом мазанку с крохотным зарешеченным оконцем. «Позвольте взглянуть!»—Внутри мазанки вдоль стены деревянные нары, в углу тот стульчак с ржавой цепью, о котором говорил Мануков, пол глиняный, стены и потолок закопченные. Суворов оглядел помещение и строго приказал: «Стульчак с песком вымыть, цепь от ржавчины очистить, стены и потолок побелить, и впредь так содержать!» И вышел... На приглашение полкового командира пожаловать в канцелярию коротко бросил: «Потом» и направился к семье Мануковых, ожидавшей его у ворот.— На кладбище ведите!

На кладбище ему показали два заросших холмика с крестами, вытесанными из серого камня, под которыми покоился прах деда и бабки. Отдал он им христианские почести, облегченно и радостно вздохнул: нако

нец-то исполнил сыновний долг — материнский наказ, который помнил сорок лет...

Суворов тряхнул головой, прогоняя воспоминания, грустные большей частью. В кабинете по-прежнему было тепло и тихо, в окно заглядывало яркое солнце.