Андрей Серба - Мечом раздвину рубежи

– Установить связь с великим князем? – поразился Ми-кула.– Но как? Каким образом?

– Так, как ты уже раз проделал. Кратчайшим путем по лесным тропам на лучших скакунах, каждый одвуконь, наши люди опередят княжьи ладьи, спустят выше их по течению ночью в Итиль-реку древесный ствол, и течение принесет на нем к флотилии наших гонцов. Они сообщат великому князю наши с тобой задумки, как сподручнее бить буртасов. Таким же способом, снова используя древесный ствол, гонцы возвратятся к нам, и мы узнаем решение великого князя о наших с ним общих действиях.

– Атаман, ты упомянул о наших с тобой семи сотнях воинов. Но у меня покуда лишь четыре сотни пеших дружинников и ни одного скакуна. Ты уже раздобыл нам коней или только собираешься заняться этим?

– Считай, что кони уже у тебя. Сотня казаков минувшей ночью должна была отбить табун у одного из соседствующих с долиной Злых духов племен черных клобуков, с которыми мы в постоянной вражде. Уверен, что казаки успешно справились с поручением и табун сейчас в указанном мной месте. А коли так, он будет в твоем распоряжении через три-четыре часа после прибытия к твоим дружинникам. Будем считать, что мы покончили и со второй просьбой великого князя?

– Еще нет. Давай хорошенько обсудим план высадки на берег и перехода к Саркел-реке, который от нашего с тобой имени доставят гонцы великому князю. Ошибиться нам никак нельзя…

Обсуждение плана затянулось надолго, и Микуле с Сары-чем удалось поспать не больше двух часов. Наверное, поэтому Сарыч выглядел чем-то встревоженным и был совершенно не похож на себя: все валилось у него из рук, на вопросы отвечал невпопад, половину сказанного ему попросту не слышал.

– Послушай, что с тобой? – спросил Микула, когда лошадь казака споткнулась на каменистой дороге и тот едва не вылетел из седла.– Не выспался, что ли? Или съел что-то плохое и теперь маешься животом и головой?

– Сам не знаю, что со мной,– грустно ответил Сарыч.– Тяжко почему-то на душе, и словно покинула меня жизнь: ничего не хочется, ничто не волнует, а в ушах постоянно звучит чей-то знакомый, зловещий смех: то ли сраженного тобой в поединке Арука, то ли добитого мной Ичкера, в которого вселилась душа-оборотень Арука. Не к добру это, тем более что и сон мне дурной приснился, и конь уже трижды споткнулся. Знай, что перед выступлением в путь я был у Казака и завещал в случае своей смерти тебе мою часть отрытого нами пиратского клада.

– Что за нелепицу вбил ты себе в голову? – разозлился Микула.– Плохое настроение и шум в ушах у тебя от долгого пребывания в холодной воде либо от недосыпа за последние двое суток. Не обращай на это внимания, и все скоро пройдет.

Сарыч будто и не слышал слов сотника.

– Микула, я тебе сказал то, что хотел. Когда меня не станет, вспомни, что моя часть пиратского клада теперь твоя. И распорядись ею, как велят ваши боги и твоя совесть. А последним местом моего пребывания на земле пусть будет священный погребальный костер, откуда души павших воинов улетают на Небо…

Но Микула его уже не слушал. Ревевший со всех сторон ветер внезапно стих, серая пелена обволакивающего всадников взвихренного песка стала словно прозрачной, и сотник среди кромешной ночной мглы ясно, будто в солнечный полдень, увидел узкую тропу под ногами, бездонную пропасть слева от нее, каменное русло высохшего подземного ручья, где заканчивалась тропа. В полнейшей тишине, при невесть откуда взявшемся ослепительном свете конь Микулы ступил на дно бывшего ручья, и сотник словно пробудился ото сна: вокруг снова ревел на все голоса ветер, а их небольшой конный отряд обволокли ночь и пелена пыли. Только слабый свет факелов отражался от каменных глыб, нависших над их головами. Вскоре русло высохшего ручья раздвоилось, и ехавший впереди Микулы казак остановил лошадь, повернулся к сотнику. Поднял руку с ременной плетью, вытянул ее вперед.

– Русский брат,– донесся сквозь рев песчаной бури его голос,– здесь наши дороги расходятся. Я отправляюсь к казакам, отбившим у черных клобуков табун, а ты езжай к своим дружинникам. Встретимся близ Итиль-реки…

«Русский брат… русский брат… русский брат…»-начало тяжело бухать, словно удары молота, в голове у Микулы, едва он расстался с казаком, и он никак не мог отделаться от этих слов. «Русский брат… русский брат…»– назойливо звучало в голове, как ни пытался он прогнать из мыслей это словосочетание. «Русский брат… русский брат…»– эти два слова вытеснили из головы Микулы все остальное, словно они являлись сейчас самыми важными в его жизни. От этих неотступно повторяющихся слов пухла голова, стучало в висках, бросало то в жар, то в холод. Почему эти слова привязались к нему, отчего не хотят уходить из головы, заполонили все мысли? Не могли же они взяться сами по себе, возникнуть ниоткуда?