Андрей Косёнкин - Юрий Данилович - След

- Может, воды испить тебе, отче? - заботливо спросил Юрий.

- Я ведь не за тем пришёл, Юрий, чтобы тебя при людях твоих честить, - слабо, на выдохе произнёс Максим, помолчал, собрался с силами и возвысил голос: - Слышишь, наново об том прошу тебя, сыне: не ходи в Орду! Не упорствуй!

- Да в чём я упорствую, святый отче? - будто в отчаянии Юрий всплеснул руками: - Не могу я в Сарай не идти - меня хан позвал! Не могу я его ослушаться! И тебе перечить не смею! Подскажи, как мне быть! Али ты своей волей можешь ханову власть превозмочь? Вон куда камень кинул! Коли до ханских ушей дойдёт, что митрополит Киевский, Владимирский и Всея Руси, а значит, и вся Православная церковь, зовёт к ослушанию, так велик будет повод безбожным агарянам новым огненным батогом пройти по Руси!

- Лукавишь, Юрий! Молчи! - предостерегающе поднял руку митрополит.

- Да что ж за лукавство-то? - крикнул Юрий. - Ить ты меня, святой отец, в клещи взял! Того не смей, туда не ходи! Альбо мне на каждый свой шаг дозволения у тебя спрашивать?

- Не у меня, - покачал головой Максим, - у Господа спрашивай! - Силы оставляли старого митрополита стремительно. Он уж и говорил едва слышно.

И Юрий, то ли не услышав, то ли не поняв в запале, что он сказал, а то ли расслышав и вполне поняв, ответил с дерзкой Усмешкой:

- Али я сам не ведаю, куда мне идить?

Митрополит вскинул на Юрия изумлённый взгляд. Только теперь он понял вполне, какая беда грядёт на Русь: подл и ничтожен стоял перед ним князь. И неуязвим от того, что подл и ничтожен.

Яростно и непримиримо глядели они глаза в глаза, проникая друг в друга до той нестерпимой ясности, когда слова уже не нужны.

- Знать, без Бога хочешь прожить? - глухо спросил Максим.

И не дождался ответа. Хотя молчание было красноречивее слов.

- Думаешь без Бога-то легче! - снова спросил Максим. И вновь не дождался ответа. - Нет, сыне! Это только мнится, что без Бога-то легче. Попомни, сыне: без Бога легко только зло творить.

И здесь не выдержал Юрий - отвёл глаза в землю.

Трудно сказать, но, может быть, сей миг на пыльном дворе владимирском окончательно определил Юрьев путь. Под взглядом митрополита остатними, задышливыми всхлипами какого-то давнего, детского плача рыдала его душа, каменея, чтобы уж никогда не обжечься слезами.

Кажется, был миг, когда все ещё было остановимо! И митрополит почувствовал этот миг. Ждал он: вот сейчас падёт перед ним, перед всеми людьми, перед Господом Юрий и покаянными слезами очистится от скверны его душа. Вера тогда на Руси была молода и наивна, обильна на чудеса. И патриархи её были чисты и наивны, как дети. Вот и Максим, вполне постигший Юрьеву душу, все ещё уповал на чудо, молил Бога о милости и к этой душе, и, может быть, потому в сей миг рвалась и металась, плакала и рыдала она - душа-то! Однако же благость Господня нисходит лишь к тем, кто верит.

- Последний раз говорю тебе, отче, - поднял Юрий взгляд от земли.

Светлы и насмешливы были его глаза, но тьма была в них! Знать, отрыдала душа…

- Не к Господу следуешь! Проклят станешь! - тихо сказал Максим.

- Тебе то не ведомо, отче, - зло усмехнулся Юрий и, дёрнув шеей, как-то на бок, по-петушиному вскинул голову, точно скулу ему колом подпёрло…

Было на том пути и ещё огорчение Юрию. Впрочем, как на то поглядеть: давно уже, с той самой битвы под Переяславлем-Рязанским, некогда первейший его окольный, боярский сын Костя Редегин именно что костью поперёк горла встал. Так бывает, когда лучшие и самые верные становятся ненавистными. Конечно, не вдруг то случается. Но ведь и Юрий к Редегину, с которым сызмала был близок до дружества, не враз переменился на том клязьминском берегу…

Из Владимира вышли далеко за полдень. И хотя путь их вдоль Клязьмы до того места, где ожидали Юрьев отряд лодьи нижегородцев, был невелик, чтобы преодолеть его засветло, следовало гнать не щадя лошадей. Да и по всякому надо было бечь из Владимира во весь дух, потому как Юрий опасался преследования сторонников Михаила: больно уж недобрыми, а то и злорадными взглядами провожали владимирцы москвичей. А некоторые-то, что попроще да побойчей, кричали вслед, горлодёры:

- Беги, беги, сучий хвост, авось как раз на рогатку-то и напорешься!

И во Владимире знали, и для Юрия то не тайна была, что Михаил Ярославич, коли добром московского князя остановить не получится, силой велел повязать племянника, доставить в Тверь и держать его там как преступника вплоть до его, Михайлова, возвращения. Да ведь иначе и быть не могло, здесь Юрий и без Ивановой подсказки понимал, что Михаил, презрев даже возможный ханский гнев, примет все меры, к тому, чтобы не допустить заведомо неправедного и заведомо невыгодного для Руси княжеского соперничества на татарском судилище.