Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт

Безудержная стремительность наступающих была сбита, но рушницы не умолкали. Особенно успешной оказалась их стрельба, когда конница подскакала к закопай, ловко укрытым дерном. Кони, снизив скорость, не перелетали через ловушку, а проваливались в закопы. Теперь по ним стрелять нужды не было, теперь рушницы выцеливали ратников.

Ударил набатный барабан главного воеводы Хабара-Симского, его подхватили набаты дружин, смердов и детей боярских, хлынули с холмов по заранее приготовленным проходам конники князя Андрея Старицкого, смело врезаясь в потерявшие стройность ряды противника.

Рукопашная начала набирать силу.

Не долго верх на поле боя одерживала дерзость, вскоре положение выровнялось. Сеча перешла в то состояние, когда начало главенствовать мастерство и ловкость каждого мечебитца. Ужасное зрелище: секли друг друга единоверцы. Секли озлобленно, безжалостно. Сенокосное поле все более и более набухало кровью.

Через некоторое время почувствовался перевес московских ратников. Первыми попятились смерды, оголяя правый бок детей боярских, что грозило поставить тех в трудное положение. Хабар-Симский ввел в бой засадную дружину из Вереи.

Теперь попятились москвичи. Вот-вот начнется паника, но тут Овчина-Телепнев выпустил свой резерв - вновь попятились смерды. Положение сложилось критическое, и Хабар-Симский решился на крайний шаг ввести в бой свой последний резерв. Тех самых мечебитцев, с которыми он приехал в Старицу. Повел их он сам.

Отчего князь Андрей Старицкий не запретил воеводе врубаться в гущу сечи, не понятно?

Положение выровнялось и оставалось неизменным до конца дня, когда из-за наступления темноты схватка вынуждена была прекратиться.

Ратники начали возвращаться в свои станы. Князь Андрей Иванович встречал с поклоном, но все более тревожился, отчего так долго не возвращается Хабар-Симский.

Вот и он. Но что это?! Коня ведут в поводу, а двое мечебитцев с боков поддерживают воеводу, который держится в седле, ухватившись обеими руками за луку. Возле Андрея Ивановича ему помогли слезть с седла. Князь ужаснулся, увидев кольчугу воеводы в крови, а на его шее глубокую зияющую рану.

- Бармица отчего-то сбилась, - словно оправдывался Хабар-Симский за случайную оплошность. - Но ничего. Оклемаюсь.

Подоспел княжеский лекарь, склонился над опустившимся на траву воеводой, но как ни старался, ему никак не удавалось остановить кровь: шею жгутом не перетянешь, а квасцы не помогали. Хабар-Симский заметно слабел. Вскоре он, уже еле шевеля губами, сказал свое последнее слово князю-другу:

- Держись. Прими мои слова как заклинание: лучше погибнуть в бою, чем корчиться на дыбе. Но я уверен, ты одолеешь коварного Овчину.

Сделал последний выдох воевода. Лекарь повременил немного, надеясь на чудо, но вот распрямился:

- Все. Не смог я одолеть костлявую.

Осиротел князь Андрей Иванович. Не о предсмертном наказе друга и соратника его мысли. Поле, которому надлежало бы кормить долгую зиму домашнюю скотину духмяным сеном, истоптано, напитано кровью и устлано трупами. Ради чего? Ради чего погиб воевода Хабар-Симский, так много сделавший для родины, для ее ратной славы? А впереди ждала его еще большая слава, еще большая благодарность народная за знатными победами над алчными соседями. И вот - нет великого воеводы!

А что даст завтрашний день? Еще сотни храбрейших из храбрых ратников останутся лежать на поле-кормильце?!

«Ради чего?!»

Чести рода! А не жажда ли власти? Не ради ли воцарения Владимира вся эта кровь?

До самого утра не смыкал Андрей Иванович очей, думал, думал и думал, но так и не нашел верного ответа на теснившиеся в полном беспорядке вопросы.

Ударил набат в стане Овчины-Телепнева. В шатер КНЯЗЯ Андрея Ивановича вошел воевода Старицкой дружины, принявший на свой страх и риск возглавить осиротевшую рать, ибо понял, что князю не до таких мелочей.

- Вели, князь, и нам строиться к сече?

- Да.

Но в один миг изменилось его решение, когда он поднялся на гребень холма и встал у своего стяга. Поле, которое осветило ласковое утреннее солнце, имело ужасный вид: трупы, трупы, трупы. Не ворогов-разбойников и не русских храбрецов, грудью вставших на защиту родной земли, а трупы единоверцев, сложивших головы из-за распри у трона.

«Я приму смерть, если так угодно Богу, ради жизни сотен!»

Не мешая воеводе своей дружины готовить рать к сече, князь подозвал одного из своих бояр и велел: