Вадим Полуян - Ослепительный нож

Прощай, улица Рогатица, Софийская, Владычная сторона с Кремлем, соборами, Ярославовым дворищем! Волхов, тёмный от злых событий, унеси зло, утопи в чужих водяных глубинах!

Уже за городом Чарторыйский, проскакав мимо, подмигнул: мол, придёт время, будешь в моих руках, никуда не денешься!.. Самоуверенный пан литовский!

Ближе к полудню, приглядев лесной колок у дороги, Евфимия указала охранышам:

- Мне - туда!

Буйвид с Будикидом задёргали головами, Малаш Франик изрёк:

- Не можно!

- Как это так «не можно»? - вскинула гневный лик боярышня. - Сам то и дело отскакиваешь по нужде. Ужель не ясно, осиновая башка? Мне - туда!

Лях или венгр - враг его поймёт! - схватил старика коня за узду:

- Не можно!

Днём она отказалась от пищи. Повечер - тоже. Облегчение принесла ночёвка в избе, где удалось сбегать на крытый двор, пока охраныши дрыхли.

Назавтра - прежнее издевательство. Однако голодовка боярышни обеспокоила Будикида. Он покинул обоз, с которым двигалась пленница, а вернулся с Иваном Котовым. Болярец был в кунтуше, длинном польском кафтане.

- Сряда на тебе панская, - заметила Всеволожа.

- Почему не ешь? - спросил Котов.

- Много ли съешь, коли по нужде не пустят? - резко сказала пленница.

- У, ироды! - погрозил охранышам кулаком боярин и, взяв в повод боярышнина коня, направился к лесу. У опушки строго-настрого приказал: - Не сбеги, Евфимия Ивановна!

- Шемяке слово дала, - сообщила она.

- Дело не в слове, - отмахнулся боярин. - Твой побег сейчас ни к чему. Потерпи седмицу.

Выйдя из леса, Всеволожа спросила:

- Ради чего терпеть? Котов не ответил.

В дальнейшем он дважды, а то и трижды на день подъезжал к ней и отпускал в лес.

- Где моя девица Раина, не знаешь ли? - спросила она однажды, не надеясь на осведомлённость болярца, скорее стремясь разделить своё беспокойство с единственным человеком, кто обходится с ней здесь по-людски.

Каково же было её удивление, когда Котов пообещал:

- Скоро свою девку увидишь.

В дальнейшие объяснения он не вступил, молчал, как оглохший.

У повёртки на Углич к боярышне подскакал Шемяка.

- Ну, Фишка, прощай! Коль доведётся свидеться, будешь уже не от мира сего. Все, кто под куколем, - непогребённые мертвецы. Так что не поминай лихом! Вон, кареть ждёт, - указал он в просеку.

Там стоял запряжённый парой рыдван, по совести говоря, отслуживший век. Малаш Франик и Буйвид с Будикидом направили к нему коней, чтоб дальше охранять подопечную. Она последовала за ними, ни слова не сказав князю. Чарторыйский было приблизился, намереваясь по-кавалерски проститься, однако Шемяка перехватил его, не допустил, внушительно уговаривая. Евфимия, сдав коня, открыла дверцу карети. Там сидел Котов.

- Ох, боярин Иван! - обрадовалась она. - Рядом с тобой отлегло от сердца.

- Что ж, посидим рядком, - осклабился тот. - Чем в панской сряде я хуже Чарторыйского?

- Оставь вздоры! - нахмурилась Всеволожа. - Скажи лучше, где Раина?

- С надёжным провожатым, с тугой калитой на добром коне там, где надо, - осведомлённо успокоил боярин.

Какое-то время ехали молча. Евфимия отходила от долгого беспокойства о судьбе своей сенной девушки, наслаждаясь хотя бы временным обществом тайного доброжелателя, искала слова осторожно выведать, ради чего он велел потерпеть седмицу, почему обещал скорую встречу с Раиной. Сам же боярин Иван посматривал на неё нерешительно, будто вертелось нечто на языке, да остерегался высказать. Наконец вымолвил:

- Не желаешь ли знать подробности погребения жениха своего?

Боярышня дрогнула, онемела на миг и тут же затормошила Котова:

- Расскажи, пожалуй! Поведай все…

Боярин прикрыл тяжкой дланью дрожащую руку девушки:

- Выслушай, ибо любовь твоя была искренней… Ты любила святого!

- Святого, - повторила она. И тут же подняла на рассказчика изумлённые очи: - Святого?

- С этим именем его погребли, - сказал Котов. - Тебя князь Константин увёз - Царствие ему Небесное! - его же, твоего жениха, по отпевании положили в колоду и осмолили, дабы отвезти на Москву, в собор Архангела Михаила, где покоятся лица его достоинства. Везли на носилках, дважды сронили. Когда ж по прибытии рассекли колоду, мнили обрести кости. Ведь двадцать три дни прошло. А тело и чрез сие время оказалось живым, без знаков тления, без синеты…

- Господи! - воскликнула Всеволожа, закрывая лицо руками.

Боярин гладил её склонённую голову. Потом, чтобы успокоить и отвлечь, спросил:

- Как мыслишь, сызнова падёт Москва? Боярышня не ответила.