Вадим Полуян - Ослепительный нож

Обе спустились в сени, прошли на громкие голоса, остановились у сводчатой двери, видимо, в княжеские покои.

Сквозь дубовую толщь доносился буйный голос Косого:

- Пошто супротивник Васька устремился на Кострому? Невдомёк? А мне ведомо. Ещё с пути послал ему взмётные грамоты. Ничещ, отступим. За нами - Вятка! Из Вологды, Великого Устюга воевод Васькиных вылущу, как семечки из подсолнуха.

Неонила стояла спиной к двери. Евфимия - перед ней.

- Укажи выход… Достань коня… Вырваться!.. Умчаться!.. - нетерпеливо трепетала боярышня.

Неонила молчала, расширив очи. Всеволожа, почуяв неладное, оглянулась.

Позади ухмылялся Немир, поигрывая кистенём на верёвочке.

- Побегушки? А при всех выходах - молодцы на стрёме. Будет побегу - по вершку на сажень! Крадусь следом, лопаюсь со смеху - побегухи!

- Ты, Немир, что учёный зверь, - обошла Всеволожа охраныша. - Свою волю сменял на хозяйскую.

Оловянные очи парня вперились в неё, потемнев, как свинцовые.

- Моя бы воля - посягнул бы на тебя. А хозяйская не велит. Радуйся!

Неонила шла молча. Охраныш проводил их до двери боковуши.

- С чего ты так оробела? - спросила Евфимия, когда остались одни.

Ответом был шёпот на ухо:

- Страшны мне Немир, Нелюб, агарянин Фома. Видела, как проклятые кистенём вышибают зубы. Узрела в Немировой лапе кистень - онемела!

Спать устроилась Неонила вместе с Евфимией. Постелила на полу у боярышнина одра. То ль сторожиха, то ли наперсница.

Проснулась Всеволожа одна. Растворила оконницу. Дрогнула. Вспомнила приговорку Полагьи: «Сентябрь холоден, да сыт». Холод кинул в дрожь, зато Неонила принесла оладьи с забелкой, огурцы с мёдом. Боярышня есть не поторопилась. Глядела, как на торговой площади толпились вершники, пешие, все при оружии, а из ворот кремника выползала вереница обозов с походным скарбом.

- Куда сборы? - спросила Евфимия.

- Поспеши, - придвинула услуженница деревянную чашку. - Кареть впряжена. Велено не мешкать.

- Далеко ль ехать? - тяжело вздохнула Евфимия.

- Сказывают, до Вологды. А уж там… Поначалу тащились в хвосте, в обозе. Всеволожа приметила дородных бородачей у моста через Волгу. Распоясанные, без шапок, трое стояли, не в силах скрыть ненависти в глазах. Потом вскинули кулаки, погрозили вслед уходящим. Оглядень Немир тоже им погрозил кистенём.

- Отчего так злы эти люди? - спросила его из окна Евфимия.

- Сурожане купцы, - помрачнел охраныш. - Известная костромичам троица: Гостило, Добрило и Некомат. Привозят Волгой товары аж от самого синего моря. Из Сурожа, Кафы, Ялиты, Кречева. Вот мы у них и взяли взаймы без отдачи.

- Отняли? - спросила Евфимия.

- Зачем? Сами дали. Разоблакли их, привязали к сохе, велели бить кистенями и плетьми… Тьфу!- ругнулся Немир и поскакал к взорвавшимся ссорой обозникам, чтоб унять галдёж.

Вновь потянулись тряские путевые дни с постояниями в курных избах, с картяной и зерновой игрой на привалах. Посетили жалостный городишко Блудкин где-то в Залесье. Евфимии удалось выспаться в опрятной светёлке, в чистой постели. Здесь Васёныш и навестил её. Взглядом выпроводил Неонилу, вкрадчиво спросил:

- Злобишься, Офима? - Не получив ответа, присовокупил: - Ты, помнится, говаривала: «Насилу не быть милу». И ещё: «Под насильщиной жить не стану». Нынче не неволю твоих чувств. А дождусь ли волеизъявления?

- Отпусти меня, Васёныш, - попросила Всеволожа самым дружелюбным голосом.

Косой сдвинул брови.

- Стало быть, без перемены… Ничего, Офима. Доказню тебя. Не в Вологде, так в Великом Устюге, а доказню. Сама вымолвишь нужные слова.

Едва он выскочил, впорхнула Неонила чёрной птицей.

- Только что Немира на телеге привезли. Княжьи люди в Блудкине насильничают, грабят. Немир с ними сгинул на всю ночь. Гражане отмстили удальцу. Не дожил до срока жизни. По досмотру на нём - раны: на голове, на лбу прорублено бердышом до крови, на правой щеке зашиблено кистенём до крови, на правой руке, на локте, прошиблено кистенём до крови…

Евфимьина жалость не шелохнулась.

- Стало быть, кистени не только у татей, а и у мстителей, - всего-то отозвалась она.

С того дня обочь карети стал скакать Нелюб.

Всеволожу со спутницей и колесницей переместили из обозного хвоста ближе к князю.

Вот и опять подградие. Уж не Костромы - Вологды. И мост не через Волгу, а через приток Сухоны.

Тесно на мосту. Движение прекратилось. Боярышня вскоре заметила, что остановка не из-за тесноты, совсем по иной причине.

Кареть ещё чуть продвинулась. И вот стало видно, как тощий согбенный старец преградил путь Васёнышу. Евфимия тут же узнала старца. Вспомнила Дом преподобного Сергия, прю князя Юрия с послами московскими, восхищенный шёпот толпы: «Григорий! Григорий!» Бонедя тогда описала старца единым словом: «Мощи!» Юный Корнилий, уходящий из мира, сказал о нём: «Всем враждотворцам необинующий обличитель. Молитвенник пустынного жития. Провёл десять лет в затворе». Как было не узнать? Это Григорий Пелшемский. Игумен обители, что созрела на пустыньке среди лесов и болот на речке Пелшме, притоке Сухоны. О том ещё батюшка покойный, боярин Иван Дмитрия, поведывал при встрече у Троицы за трапезой. И вот старец, поддерживаемый двумя монахами, вскинув перст, в чём-то укоряет князя. Оттого и стало движение на мосту.