Станислав Гагарин - Память крови

— Затея мне нравится, князь Глеб, — сказал Бату-хан. — Хостоврул!

— Здесь я, Повелитель, — отозвался из толпы грубый голос, и, расталкивая остальных локтями, вперед вышел здоровенный монгол, шурин Бату-хана.

— Ты бросишь вызов русскому богатырю!

Хостоврул пожал мощными покатыми плечами.

— Отчего же не подраться с руссом, — сказал он, и улыбка растянула еще больше его плоское лицо. — Давно я не развлекался…

— Вот и хорошо, — засмеялся Бату-хан. — Сыбудай, готовь посланцев к Коловрату. Его еще сыскать как-то нужно. Идите все прочь! Хан Барчак, я возвращаю тебе свою милость, можешь принять новую сотню. А ты, князь Глеб, останься. Мне надо поговорить с тобой еще кое о чем…

Ярко светило солнце.

По обеим сторонам Клязьмы вытянулись друг против друга рати. На левом, где раскинулась подале от берега деревня Покров, стояло татарское войско. Бату-хан расположился в походном шатре на возвышенье, чтобы получше разглядеть поединок шурина с Коловратом. На правом, поближе к лесу, за которым шли губительные мшары вплоть до озера Светец, расположилась русская дружина, малая числом, но великая в своем стремлении отомстить врагу.

Рязанцы сами выбрали такое место. Хитрый расчет был у сотника Ивана. Он же выступил против намерения Евпатия сразиться в открытом бою с татарским богатырем, видел в сем ловушку и обман. Но убедить Коловрата не сумел, воевода был вне себя от обвинений в трусости, хотел кровью врага смыть позорное оскорбление.

Сотник Иван долго с воеводой не спорил. Он верил в Евпатия Коловрата, что тот справится с любым богатырем. Только б не заманили, не схитрили татары… Надо и сотнику Ивану голову поломать, учинить врагу русскую хитрость.

Не знал Иван, что ловушку для них готовит тоже рязанец, которому ведомы повадки и премудрые затеи бывших своих земляков. И уже заранее он посылает отряды занять такие места, чтоб отрезать рязанской дружине путь к лесу, куда и собрался сотник Иван заманить проклятых татар.

А по указанию Сыбудая китайские умельцы спешили установить стенобитные орудия. Покривился Бату-хан, услыхав, что против людей готовятся орудия, коими разбивает он стены городов, но спорить с одноглазым полководцем не стал. Мудрость Сыбудая порой непонятна, но доверять наставнику можно и нужно.

Чист, незапятнан, неиспещрен следами был снег, покрывший лед на реке Клязьме.

Завыли татарские трубы от того места, где впадала в Клязьму небольшая речушка Вольга.

— Вызывают тебя, Евпатий, — сказал Иван.

— Пусть повоют, — ответил Коловрат. — Мне еще последнее слово надо сказать братьям.

Он повернулся к дружине.

— Рязанцы! — крикнул Коловрат. — Не станем расходовать силушку на говоренье слов, пускай и добрых… Наше слово будет коротким: смерть проклятой орде! Одолею я подлого татарина — все, как один, на врага!

Снова завыли трубы.

— Вишь, торопятся! — усмехнулся Коловрат. — А сейчас… — Воевода поднял руку. — Отче наш, — сказал он.

— Отче наш, сущий на небесах! — прокатилось по дружине.

На лед реки выехал с гиканьем Хостоврул.

— Во имя отца и сына, — возвысил голос Коловрат, — и святого духа!

— Аминь! — выдохнули рязанцы. И в тот же миг конь вынес Евпатия навстречу Хостоврулу.

Одобрив затею сотника заманить татар в болото, Коловрат понимал, что бой ему следует закончить скоро, неожиданно, чтобы ошеломить орду.

Он с маху пролетел мимо Хостоврула, тот не успел взмахнуть даже саблей. Коловрат развернул коня и стал сходиться с насторожившимся монголом, держа в правой руке меч и создавая впечатление, будто не решается сойтись рывком, трусит очертя голову броситься на противника.

Хостоврул привстал в седле, дико заверещал и рванулся вперед.

И вот они сшиблись. Монгол резко посунулся вправо, изогнулся, рванул коня и оказался сбоку от Коловрата, к его левой руке, теперь рубить Евпатию было несподручно.

Батыев шурин взмахнул рукой, сверкнула кривая сабля, клинок метнулся к незащищенной шее Коловрата, чтобы снести голову напрочь. Но перекинулся тяжелый меч Евпатия в его левую руку, а владел ею воевода так же отменно, как и правой. С лязгом ударила сабля Хостоврула о подставленный вовремя меч Коловрата. Встречный удар был так силен, что знаменитый заморский клинок монгола не выдержал и переломился.

И тут, поворотив коня, Евпатий вознес обеими руками меч, кованный в Кузнечной слободе, что была в славном граде Рязани, и обрушил его на Хостоврула. Это был страшный удар. О нем знали и боялись его.