Борис Васильев - Вещий Олег

– Сделаем зарубку для памяти. Ее рассказ можно проверить?

– Проверить можно все, если есть время. Даны действительно грабили берега Пруссии еще пять лет назад, пока их не вытеснили свеи из Балтийского моря. Но ты права, сделаем зарубку. – Он помолчал, точно и впрямь врезая в собственную память некий знак. – Зарубка вторая: она не знала, что преподнесена в дар нашему конунгу, и, кажется, даже немного растерялась, узнав об этом. Подчеркиваю: кажется, не более того.

– Конунг Олег хорошо известен в Прибалтике, – улыбнулась Альвена. – Какая женщина не растеряется, узнав, для кого именно берегли ее девичество даже датские викинги?

– И все же – зарубка, – задумчиво сказал боярин. – Она ухоженна, на теле нет никаких шрамов. Однако мышцы ног развиты сильнее, чем это обычно бывает у девиц ее возраста. Какова возможная причина? Скачки на лошадях?

– Могут быть и танцы.

– Могут, – согласился он. – Она рассказывала женщинам, что ее учили даже хазарским пляскам с прыжками.

– Тем более…

– Рассказывала сама, без наводящих вопросов, – перебил Хальвард. – Опять – броня? И наконец, последняя зарубка. Главная слабость князя Воислава – женщины. Причем чем моложе, тем охотнее. И вдруг этот женолюбец отдает Перемыслу девственную жемчужину с золотыми волосами. Отдает сам, без всякого намека со стороны нашего посла. Если, конечно, не считать того, что сделан этот дар в ответ на Изборск.

– И это объяснимо.

– Объяснимо все, но все – по отдельности. – Хальвард неожиданно замолчал, отхлебнул густого вина из тяжелого кубка. Сказал вдруг совсем иным тоном: – Ты соединишь все эти зарубки, Альвена. Завтра в это время Инегельду доставят к тебе. Не торопись, речь идет о безопасности конунга Олега. – Боярин встал. – Прими мою благодарность за прекрасный ужин.

– Ты к нему так и не прикоснулся.

– Зарубки. – Он усмехнулся и, поклонившись Альвене, вышел из покоев.

Могучий славянин быстрым шагом шел через лес, неся за спиной мешок с головой палача. Он знал чащобы и перелески, броды и топи, как добрый хозяин знает собственный двор. Тенью скользил в рощах, бесшумно пробирался сквозь буреломы и завалы, и даже во мху его разлапистые лапти не оставляли следов. Он был умелым охотником и знающим следопытом.

К концу дня он благополучно миновал леса и трясины и вышел на заросшую кустарником опушку. Впереди за полосой возделанной земли виднелось небольшое селение в несколько дворов, где не видно было людей, но слышался собачий лай да крики петухов, созывавших ко сну заблудших кур. Здесь он остановился и, осмотревшись, сел, выбрав укрытое место. Почти не шевельнувшись, он просидел до поры, пока не смолкли петушиные вопли, собачий перебрех и пока не сгустились сумерки. Тогда поднялся и беззвучно направился в селение.

Собаки на него не взлаивали, тихим ворчанием отмечая, что не спят и знают о его приближении. Свой для них он был человек, не баловал, но подкармливал, не заигрывал, но по шее потрепать не забывал, хоть и нечасто, что собачья душа ценила особенно. И охотник незаметно и без всякого шума добрался до крайнего двора. И свой пес лишь молча ткнулся в ноги, с детства приученный не впадать в буйный восторг при виде хозяина. А хозяин сначала прошел к погребу, открыл его и спрятал в дальнем углу страшноватую свою ношу. И только после этого прошел к избе и постучал.

– Кто? – настороженно спросил из-за плотной двери женский голос.

– Ратимил.

Дверь тотчас открылась. Женщина потянулась к нему, но он лишь погладил ее по плечам и отстранил:

– Сыны здоровы?

– Здоровы.

– Буди Первушу. Тихо буди.

– А ужин?

– Потом. Пока будем ужинать, готовь сына в дальнюю дорогу.

– Куда?.. – ахнула женщина.

– Тихо. Тогда вернется. Исчезнет и вернется. Скажи, чтобы ко мне в закут пришел.

Жена молча покивала головой и ушла. Она была не забитой и покорной, а заботливой и смышленой, хорошо понимала, что означают слова мужа «исчезнуть и вернуться». Чтобы вернуться, надо было сначала исчезнуть, беззвучно и незаметно раствориться в лесах и топях, и всякое промедление здесь становилось опасным.

Ратимил тихо проскользнул в закут, напоминавший то ли кладовую, то ли коптильню, то ли что-то еще, очень нужное в хозяйстве охотника, но имевший три выхода: в избу, во двор и – потайной – в сторону близкого леса. Очень хотелось и поесть, и поспать, и попариться в баньке, но этой короткой ночью надо было во что бы то ни стало исчезнуть, чтобы когда-нибудь вернуться. Вернуться с чистой совестью, исполнив наконец-таки клятву, данную самому себе, и шаг из родного дома был первым шагом к исполнению этой клятвы.