М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

— Не угодно ли могущественному паше поближе познакомиться с тем парнем, которого он… — тут Алигоко слегка замялся, — которого он видел недавно в соседнем лесу, совсем неподалеку от места, где мы сейчас находимся?

— Давай его сюда! — Алигот несколько оживился. — И позаботься наконец, чтобы мясо поскорее готовили.

Шогенуков сделал знак своим людям и подошел к арбе вместе с ними. Старую бурку сдернули с пленника и швырнули на землю. Кубати давно уже проснулся и потому его взгляд сразу же уперся в лицо князя Алигоко, скалившего в недоброй усмешке острые желтоватые зубы.

Кубати узнал его сразу. Алигоко именно таким и помнился ему все эти годы.

Князь наклонился над юношей и прошипел ему в ухо:

— Почему же ты не утонул тогда в Тэрче, волчонок?

— Хотел с тобой, князь, еще разок встретиться, — спокойно и даже почти добродушно ответил Кубати.

— Ну вот и встретился. Доволен?

— Больше некуда! — улыбнулся юный Хатажуков. Алигоко наклонился снова и сказал совсем уже еле слышным шепотом:

— Говори, где панцирь, а?

— Какой панцирь? — удивился Кубати.

— Тот самый. Ты знаешь, какой.

— Ах, тот са-а-а-мый! — протянул Кубати. — А зачем он тебе? — на лице у юноши искреннее недоумение.

Алигоко скрипнул зубами, но сдержался:

— Ну ладно. Сейчас мне недосуг, но главный наш разговор — впереди. А пока тебе придется побеседовать с Алиготом-пашой.

Молодой Хатажуков, когда ему развязали ноги, приблизился к Алиготу и — сделал он это из чистого озорства — произнес, как ни в чем не бывало, мусульманское приветствие:

— Салам алейкум!

— Алейкум… — у Алигота чуть было непроизвольно не вырвалось ответное приветствие. — Ах ты, наглый и бессовестный хищник! Давно ли от материнской груди оторвался, а туда же… туда же… это… Да я прикажу избить тебя до полусмерти, а потом, а потом… Ну, потом я придумаю, что сделать с тобой потом!

— Пусть простит мне великодушный сераскир, если я что-нибудь понял не так, но не показалось ли мне, будто меня обвиняют в какой-то провинности? — смиренным голосом спросил Кубати.

Алигот до того изумился, что даже подскочил на месте.

— Вот наглец! — сказал он почти с восхищением. — Да ты что, не узнаешь меня или только прикидываешься? Или грабеж ханского наместника — это не провинность?

— Как можно забыть такую блестящую личность, — ответил Кубати. — Но ведь грабеж — это дело вполне почтенное, на нем мир держится. Кто-то грабит себе подобного, кто-то подданных своих, а кто-то и чужие народы.

Алигот тупо уставился на Кубати, с тяжким усилием постигая смысл услышанного.

— Э-эй! Ты что тут болтаешь? Все в мире делается по воле аллаха! — Алигот немного подумал и добавил с вновь обретенной уверенностью:

— Даже волос с головы человека не упадет без ведома аллаха!

— Воистину так, — согласился Кубати. — Значит, сиятельный паша признает, что в нашей встрече, которая несколько дней назад произошла в соседнем лесу нет моей вины?

— Как это нет?! — заорал Алигот, которому такая мелочь, как последовательность в рассуждениях, была глубоко чужда. — А как же мои драгоценности? Отвечай, куда вы их дели? Где спрятали?! Говори, или вырву у тебя язык!

— Без языка я совсем ничего сказать не смогу, — спокойно возразил Кубати. — А драгоценности я не прятал… — Эти его слова были четко продуманы: юноша хотел таким вот несколько окольным путем выведать хоть какие-нибудь подробности вчерашних событий.

— Ага! Значит, прятал твой этот, как его? Туз… — паша обернулся к Алигоко. — Туз…

— Тузаров! — подсказал Шогенуков. — Тот самый, что разбойничал еще в Бахчисарае.

Шогенуков неторопливо подошел к Алиготу, наклонился к его уху и быстро прошептал:

— Не надо говорить сопляку об этих смертях, а то он закусит удила, и мы ничего от него не добьемся. Мы только похитили его одного — и все.

Паша внимательно выслушал, затем досадливо отстранил князя рукой.

— Сам знаю! Не вчера родился!

Вновь стараясь развеять тучи, которые опять начинали сгущаться, Алигоко хлопнул в ладоши и приказал:

— Несите наконец мясо! Уже, наверное, изжарилось.

Лицо крымца немного посветлело, когда Джабой перехватил у одного из уорков и с поклоном подал паше ореховую рогульку с нанизанным на нее целым бараньим боком. Ребра были красиво подрумянены на углях, а мясо, кажется, еще оставалось жестким: Алигот не без труда рвал его зубами, но отдать, чтобы дожарили, отказался.

— Все у вас тут по-холопски, — ворчал он с набитым ртом. — И мясо тоже. Никогда я еще не попадал в столь неподобающее моему званию положение. — Он отхватил кусок побольше, с усилием его прожевал и проглотил. На низком алиготовском лбу выступила испарина, подбородок залоснился от горячего жира.