М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Кубати густо покраснел, не зная, то ли принимать слова воспитателя за шутливую похвалу, то ли за серьезный упрек. По виду Тузарова невозможно было в таких случаях угадать, ругает он тебя или одобряет. И никогда он ничего не объяснит, предпочитает оставлять своего кана в мучительном неведении.

Вдруг женщина крикнула так, что мужчины вздрогнули:

— Канболет! Ты ли это?!

Тузаров только сейчас по-настоящему посмотрел на женщину и узнал ее сразу.

— Нальжан? Ну конечно, Нальжан! — он спрыгнул с коня и подошел к ней.

Ровесница Канболета, знавшая своего тлекотлеша еще ребенком, когда они вместе с шумной ребячьей ватагой бегали купаться на Терек, порывисто обняла его и заплакала.

— Уж и не мечтала тебя когда-нибудь увидеть…

Канболет взял ее за круглые, но совсем не по-женски широкие плечи, застенчиво отстранился от ее высокой груди и долго всматривался в ее лицо, поражавшее своей грубоватой красотой, которая могла скорее отпугнуть, чем привлечь к себе мужчину. Да и ростом она была на полголовы выше Канболета. Нальжан родилась в семье третьестепенного уорка. А уж в кого такая пошла — неизвестно.

Вероятно, несколько поколений ее худосочных предков, никогда не отличавшихся ни мощью, ни приятной наружностью, копили и копили силу, по крохам откладывали красоту, чтобы когда-нибудь разом свалить накопленное богатство на одного из будущих наследников (хотя хватило бы и на двоих). Этим наследником и оказалась Нальжан. В ее огромных темно-карих глазах Канболет видел силу и неженский разум. Хватало в них еще места для бесконечной доброты, а возможно, и для более сильного чувства. Глаза эти давали понять, что они могут быть и грозными, особенно если над ними сдвинутся черные, почти сросшиеся брови. При улыбке ее крупные пунцовые губы, очерченные решительно и четко, обнажали два ряда безупречно ровных белых зубов.

— Ты почти не изменилась, Нальжан, — сказал Канболет. — Только еще красивее стала. И удивительно, что еще не встретила достойного тебя жениха. — Тузаров заметил, что ее крепкий стан туго стягивала шнуровка коншибы — девичьего корсета. (Как отличать девушку от замужней женщины по манере носить головной убор, он тоже помнил.) Нальжан из приличия сделала вид, будто немного смутилась.

— Ты удостаиваешь меня добродушной шутливости, молодой наш хозяин. Да ведь мне, глупой привередливой деве, всегда хотелось иметь мужа хоть немного похожего на тебя. А таких не попадалось. Вот и упустила я свое время. Видно, теперь всю жизнь придется оставаться в доме старшего брата-вдовца.

— А где твой брат?

— А здесь, в Шеджемском ущелье. Так и живет в маленькой усадьбе наших родителей. Ты ведь знаешь, моя старшая сестра была замужем за одним из уорков твоего отца, а родители наши умерли рано, и сестра забрала меня еще маленькой девочкой в свою семью. Помнишь ее?

— Немного помню.

— Тогда ты должен помнить, что обе ее дочери вышли замуж, а сама она умерла незадолго до того страшного случая, когда твоего отца… Нальжан запнулась.

— Помню, — коротко ответил Канболет. — Ну, а муж твоей сестры?

— Убит в тот же день, что и другие защитники тузаровского дома. О, аллах! Пошли семь громов и семь молний на вшивую голову князя Алигоко! — глаза Нальжан гневно засверкали, румяные щеки побледнели. — Это он, сын змеи и шакала, виновник всему. Чтоб его потомству…

— Постой, добрая наша Нальжан, — мягко прервал ее излияния Канболет. — Об этом мы еще поговорим в более подходящее время. Мы с моим каном только что вернулись из далекого путешествия. Пристанища пока не имеем и…

— Ни слова! Ни слова больше, славный наш хозяин, иначе получится, будто я сама не догадалась попросить тебя о великой чести воспользоваться домом моего брата. А за мою недогадливость он оторвал бы мою глупую голову. И правильно бы сделал. Пойдем скорее! — И она так рванула веревку, привязанную к рогам козы, что та с жалобным блеянием грохнулась оземь. — Сюда, по этой тропинке вниз, к реке, а там и жалкая наша лачуга совсем близко. Нет, аллах наверняка накажет меня за длинный язычище и короткий умишко. Но брат еще страшнее…

«Какое трогательное сравнение, — подумал Тузаров. — И, кажется, оно не в пользу Всемогущего. Не-е-е, добродетельная богобоязненность никак не прививается кабардинской женщине».

Давясь от еле сдерживаемого смеха, Канболет передал поводья коня воспитаннику, который, не мигая, с застывшей улыбкой все время прислушивался к беседе старых знакомых.