М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Мухамед приблизился к Нальжан вплотную и с довольно непристойным интересом оглядел ее с ног до головы.

— Это она… меня? — процедил сквозь зубы бледный Хатажуков.

Нальжан смело встретила взгляд бешеных глаз кровожадного пши.

— Скорблю о том, что слабых моих женских сил не хватило на более сокрушительный удар.

— Уо! Вот что разговор! — притворно восхитился Алигоко. — Ничего, девушка, твоих слабых женских сил хватило на то, на что не хватило сил еще ни у одного мужчины. И это я говорю как верный друг нашего высокородного пши.

Мухамед промычал что-то нечленораздельное и закусил губу. «Схватить бы его за глотку, этого верного друга», — подумал он.

— Но я думаю, он из тебя не будет делать жаруму, если ты нам скажешь, где твой хозяин спрятал новый панцирь. Скажи, не стесняйся. Ведь Каральби в нем больше не нуждается. Правда, Мухамед? Ты подтвердишь мои слова?

Мухамед вдруг захохотал, будто ему пришла наконец в голову удачная мысль, и рванул платье на груди у Нальжан:

— А не прячет ли она панцирь под своей одеждой, а? Надо проверить.

Он властно обхватил женщину, стал шарить по упруго налитому здоровому телу. Вот и отомстил он ей. Месть была подлой, но зато, как считал спесивый князь, единственно возможной. В первое мгновение, услышав треск рвущейся ткани, Нальжан окаменела от ужаса, но быстро пришла в себя, с силой оттолкнулась от Хатажукова, кулаком наотмашь ударила в лицо Вшиголовому, который пытался ее задержать, и бросилась со всех ног к отдельно стоящему домику, где обычно принимались почетные гости.

Алигоко пошатнулся, а Мухамед, увидев, как хлещет кровь из длинного носа приятеля, злорадно засмеялся.

— Ладное — спокойно сказал Шогенуков, — далеко не убежит. — И раздраженно добавил: — Панцирь искать надо. Все перевернуть! Дом разнести по кусочкам!

Все перевернули, а панцирь не нашли. Искали в главном доме, на мужской и женской половинах, искали в маленьком гостевом доме, искали в домах уорков и зажиточных крестьян. Собрали все наиболее ценное, погрузили на две большие подводы оружие, ковры, посуду, сундуки с одеждой. Панциря нигде не находили.

Огонь с горящего: плетня перекинулся на конюшню, оттуда — на крышу тузаровского дома. Было светло, как днем (взошла к тому же луна), и шумно, как на торговом перекрестке.

Отчаянно голосили обезумевшие от горя женщины, ржали перепуганные лошади, с пронзительными криками носились осиротевшие дети…

Князья решили, что панцирю больше негде быть, как только на самом Канболете. Оставаться в чадном дыму пожарища, среди проклятий и причитаний, среди крови и трупов, чтобы поджидать здесь Канболета, — мыслимое ли дело?!

Но как поступить, если ни в коем случае нельзя оставлять в живых младшего Тузарова? Там, в лесу, лежит мертвый Исмаил… Вину за его смерть можно возложить только на мертвого.

— Отъедем к броду, подождем на берегу, — предложил Алигоко. — Оставим здесь десяток людей — пусть похоронят убитых. Сожгут их, что ли, по-язычески, ведь им не очень понравился твой, Хатажуков, мусульманский обряд.

Так и сделали. Возле спуска к широкому броду было, конечно, поспокойнее, хотя и сюда доносились приглушенные крики женщин. «Как мало нас осталось, — тоскливо подумал Алигоко, — восемь человек тут да десять там. Скорей бы они кончали с похоронами… Если этот юный громила наскочит раньше времени и будет с ним хотя бы трое-четверо здоровых вооруженных парней, то не поздоровится в лучшем случае половине из нас. А в какой половине окажусь я сам, еще неизвестно».

…Чуть выше по течению реки послышался конский топот, а затем свистящее пение двух стрел. Одна из них пролетела над головой Алигоко, другая вонзилась в шею пожилого хатажуковского уорка.

— Да брось ты факел и реку! — зашипел Алигоко на своего ратника, стоявшего у арбы с награбленным добром.

Запоздал княжеский приказ: прилетели еще две птички со смертельными жалами — одна застряла своим острым клювом в кольчуге дружинника, другая впилась прямо в висок того парня, что держал факел. Парень опрокинулся навзничь, на кучу сложенных вещей, выронил факел и от него тотчас же вспыхнула в арбе подстилка из сухого сена. Шогенукову показалось, что сумрак за пределами их освещенной огнем стоянки стал еще темнее, непрогляднее, и тем ужаснее было внезапное появление трех грозных всадников.

Кажется, не растерялся только один Мухамед.

— Теперь я доберусь наконец до тузаровского щенка! — заорал он и поднял на дыбы своего коня.