Гилберт Честертон - Бэзил Хоу. Наши перспективы (сборник)

Назавтра было воскресенье. Мистер Бэзил Хоу встал, по обыкновению, рано и с обычной тщательностью и аккуратностью оделся в свой обычный, строгий и поношенный костюм. Трудно было бы найти человека, менее претендующего на звание денди, но неизменная аккуратность внешнего вида красноречиво свидетельствовала о замечательной цельности натуры, проявлявшейся во всем, что он делал. Его манеры были так же неброски и постоянны, как его костюм.

Надев видавшую виды, но тщательно начищенную шляпу (которой он никогда не изменял) и откопав видавший виды, но хорошо сохранившийся молитвенник, он с неизменной своей молчаливой стремительностью отправился в церковь, движимый не столько сознательным религиозным порывом, сколько наиболее характерной своей особенностью – аскетической страстью к обществу себе подобных.

– Я как раз к увертюре, – пробормотал Хоу, занимая место на боковой скамье. – А вот и знак зверя, все, как положено, – заметил он, бросив взгляд на огромное распятие, возвышающееся за алтарем. – Высока, увы, слишком высока [7]. Впрочем, для грегорианских штучек и призывания Вечного Духа Мироздания нужна хорошая акустика.

Все это было сказано без тени насмешки: зубоскальство не значилось в арсенале Бэзила Хоу. Он подмечал комичность общепринятых установлений, но вовсе не собирался на них нападать.

Он оглядел маленькую, но полную народа церковь, и его проницательный взгляд, засветившись радостью, задержался на трех осиянных солнцем женских головках. Сестры Грэй сидели на своей фамильной скамье. Мы не можем в точности сказать, о чем Бэзил думал, когда его строгие голубые глаза так надолго остановились на трех безотчетно боготворимых головках, но он был растроган до глубины души, ощутив ни с чем не сравнимое обаяние святости, чистоты и полноты жизни, те чувства, которые добрая семья даже больше, чем отдельный хороший человек, пробуждает в сердце того, кто достаточно чуток. Не будем винить Хоу за посторонние мысли в церкви; искренний интерес к нашим набожным ближним, в котором нет ничего нездорового, – едва ли не единственная подлинно христианская черта нынешнего традиционного благочестия. Это отголосок братских пиров и молитвенных собраний первых христиан, лишенных того благоговения перед ритуалом, которое позднее прокралось в церковь из язычества.

– Похоже, графине Гринкрофт сегодня молитвы не впрок, – проговорил он, беспокойно вглядываясь в бледный и серьезный профиль Кэтрин. – Надеюсь, мы вчера, как сказали бы специалисты, не вытрясли из нее всю душу. Леди Маргарет, по-видимому, исповедует более жизнерадостное богословие. Что же до моей достопочтенной подруги, что сидит поодаль, вероучение вообще не в ее вкусе. Я слышал, такой тип этнологи называют татарским. Она была достаточно любезна со мной, что говорит о некоторых ресурсах ее характера, – и все же я не погрешу против истины, если скажу, что она принадлежит к монголоидам.

“От гордыни и тщеславия, от жестокосердия, зависти, злобы и всякого осуждения, благой Господи, избави нас” – литания шла своим чередом, и Хоу, обычно бдительный и вовсе не склонный к мечтательности, обнаружив, что они уже добрались до середины, поспешил присоединиться к молитве. Впрочем, сейчас у него плохо получалось думать о службе: в эту минуту его религией были три окруженные сиянием фигуры. И на одной из них, более своевольной, более притягательной, более беспокойной, чем две другие, его мысли задерживались с интересом и заботой, подобающими скорее старшему брату.

Три девушки также преклонили колени, но осмелимся предположить, что молились они не с большим рвением, чем он, хоть и не имели столь же веского повода для рассеянности. Это утверждение может показаться излишне категоричным, но мой долг состоит в том, чтобы осторожно напомнить читателю об очень характерном и благородном типе английских девушек и сказать правду, какой бы она ни была. Не думаю, что у них есть то, что можно назвать личной верой. В куда большей степени таковая была у Хоу, пусть на его особый рассудочный манер.

Даже у Сесиль, когда она молилась в своей римско-католической часовне, веры, пусть и несколько болезненно-экстатической, было больше. Личная вера – достояние сироты, бродяги, человека мира, но не детей, подобных сестрам Грэй, выросших в здоровых и благополучных семьях, где религия считается чем-то неясным, красивым, правильным, словом, чем-то само собой разумеющимся.