Генри Джеймс - Крылья голубки

И действительно, мало-помалу, благодаря очевидности поведения Кейт, предполагаемые возможности снова выстроились в определенном порядке. Мертон Деншер был влюблен, и Кейт ничего не могла с этим поделать – могла лишь сожалеть об этом и оставаться доброжелательной: разве это, без излишних волнений, не перекрывает все остальное? Милли, во всяком случае, всячески старалась укрыться в этом убеждении хотя бы на время, пользуясь им, словно покрывалом, изо всех сил натягивая его на себя в этой большой комнате с окнами на улицу, энергично подтягивая его к самому подбородку. Если оно, при таких ее стараниях, и не сделало для нее всего, что возможно, то все же сделало так много, что она сама смогла обеспечить остальное. Она довершила это, задавшись главнейшим для себя вопросом – вопросом о том, останется ли ее впечатление о Деншере теперь, когда она снова увиделась с ним после всего, что – как она говорила себе – было и прошло, таким же, какое сложилось у нее в Нью-Йорке. Вопрос этот не покидал ее с того момента, как они вышли из музея; он сопутствовал ей всю дорогу до отеля и во время ланча; теперь же, когда на четверть часа она осталась с Деншером наедине, вопрос этот обострился до предела. В этот критический миг ей пришлось почувствовать, что она не получит ясного, общего ответа, не получит недвусмысленного удовлетворения в этом отношении: ей пришлось увидеть, как сам ее вопрос просто разлетается вдребезги. Она не могла разобрать, был ли Деншер таким же или изменился, и не знала, изменилась ли она сама или нет, но это ее не заботило: все эти вещи потеряли свое значение в свете того, что она теперь поняла. А поняла она, что он нравится ей ничуть не меньше, чем прежде, а если и окажется, что в нем ей нравится совсем иной человек, это будет еще интереснее. Поначалу Деншер показался ей очень спокойным, по контрасту с тем, каким он был, оправившись от своего замешательства, в музее; хотя все-таки краска смущения, как сознавала теперь Милли, не объяснялась остротой неожиданного узнавания ее лично: неопределенность этого сюжета вряд ли нашла бы оправдание с точки зрения многих тысяч ее соотечественниц там, за океаном. Нет, Деншер был неизменно спокоен всю первую половину времени потому, что оживленная манера Милли – взятая ею линия на непосредственность – окрасила все остальное в соответствующие тона; так же еще и потому, что Кейт тоже была непосредственна, и это так прекрасно воздействовало на атмосферу вокруг, что нормальный тон между ними просто не мог не поддерживаться. Несколько позже, когда они успели, так сказать, привыкнуть к этой счастливой способности друг друга, Деншер стал более разговорчив, явно подумав в тот момент, какой же должна быть его естественная линия поведения, его оживленная манера? Он должен принять как само собою разумеющееся, что Милли непременно захочет услышать от него о Штатах, и надо рассказывать ей все по порядку о том, что он там увидел и что делал. Он стал вдруг многословен, он чуть ли не навязывал свой рассказ; после коротких пауз он к нему возвращался, выполняя свою задачу; а произведенный эффект оказался, вероятно, тем более странным оттого, что в продолжение всего рассказа Деншер так и не дал понять, что ему там понравилось, а что – нет. Он просто с головой окунул ее в свое дружелюбно-светское повествование, особенно когда они находились вдали от двух других дам. Тогда Милли перестала вести себя по-американски – все для того, чтобы позволить ему быть англичанином: ее позволение – она тотчас же это почувствовала – он воспринял как великое, хотя и неосознанное преимущество. На самом деле ее интерес к Штатам никогда не был так мал, как в тот момент, но это не имело никакого отношения к делу. Это могло бы быть для нее жизненно важным событием – узнать от него о Штатах, ибо ничто не мешало Деншеру, однако он не отважился упомянуть ни о чем таком, что касалось самой Милли. Можно было бы подумать, что он заранее знал, что важнейшим из всех тогдашних приключений было то, что делала она сама.

Именно в эту минуту она и увидела, как окончательно разлетелся вдребезги ее главнейший вопрос, увидела, что все, с чем ей сейчас приходится справляться, – это чувство, что она здесь, с Деншером вместе. И ничто не омрачило этого чувства в том, что она вскоре тоже увидела: как бы Деншер сегодня ни начал, сейчас он поступал по собственному особому желанию, определившемуся благодаря то ли новым фактам, то ли новым фантазиям, быть таким, как все остальные, то есть просто и откровенно «добрым» к ней. Он уже подхватил эту манеру – уже ступил в ту же колею, что все остальные; и если его настроение и в самом деле улучшилось, значит он, вероятно, почувствовал, что неожиданно обрел средство преодолеть всяческую неловкость. И не важно, что он делал или чего не делал, Милли понимала: он все равно будет ей нравиться – альтернативы этому не существовало; однако сердце ее все же немного сжималось при мысли о том, насколько его мнение о ней обречено совпасть – и она глубоко вздохнула по этому поводу – с общим мнением . Она могла бы мечтать о том, чтобы он не принял общего мнения , чтобы у него возникло какое-то, одно или другое, если придется, совсем не похожее на мнение вообще, но только его собственное; однако Деншер мог принять то, что доставит меньше всего хлопот, а общее мнение в конечном счете не станет препятствием для ее встреч с ним. Главным недостатком общего мнения – если ей позволено столь неблагодарно предаваться критике – был тот, что своей доброй универсальностью оно довольно прозаически превращало отношения в нечто само собою разумеющееся. Оно опережало и подменяло – столь же по-доброму – работу истинных привязанностей. Именно это, несомненно, заметнее всего давало Милли власть удерживать Деншера при себе – это и ее пристальное, сияющее внимание к его приятнейшему рассказу о пейзажах Скалистых гор. На самом-то деле она измеряла то, насколько успешно ей удается задержать собеседника, способностью Кейт с успехом «выдерживать» Сюзан. Если только это в ее силах, мистер Деншер ни за что не сдастся первым. Во всяком случае, такова была одна из форм внутренней напряженности нашей девушки; однако и за этим тайным резоном крылся еще более тонкий мотив. То, что она оставила дома, уезжая в широкий мир, чтобы «дать себе шанс», было все еще с нею, стало более острым и действенным здесь. То, что раньше было первостепенным в ее мыслях, а потом оказалось насильно загнано вглубь, – эта величина снова активно включилась в действие. Как только их друзья уйдут, Сюзи взорвется, и поводом для взрыва будет не появление мистера Деншера собственной персоной – хотя она не один раз проявляла интерес к этому джентльмену. Во время ланча Милли обнаружила в глазах Сюзи лихорадочный блеск, подсказавший ей, что именно переполняло душу ее компаньонки. Сейчас Сюзи не интересовала персона мистера Деншера. Мистер Деншер возник перед нею лишь затем, чтобы занять должное место в ее воображении, но воображение ее оказалось уже заполнено. Этой персоне, насколько дело касалось Сюзи, не удалось для нее персонифицироваться, и ее юная приятельница заметила неудачу. Это могло лишь означать, что Сюзан до краев заполнена сэром Люком Стреттом и тем, что она от него получила. Что же такое она от него получила? Теперь снова на первый план выходило, что Милли хорошо было бы это узнать, хотя искомое знание, в сверкании глаз Сюзан, выглядело далеко не легким. По всему по этому юная хозяйка Деншера оказалась отделенной от такого знания слишком тонкой перегородкой и старалась как можно дольше задержаться в Скалистых горах.