Генри Джеймс - Крылья голубки

Кейт Крой явилась прямо в отель – явилась в тот же вечер, незадолго до обеда: приехала специально, открыто, в наемном двухколесном экипаже, который, по-видимому, гнали очень быстро, так что он остановился под их окнами с грохотом прямо-таки аварийным – «сокрушительным». Милли, в полном одиночестве – так уж случилось, в огромной изукрашенной и чисто прибранной пустоте их гостиной, где она, и впрямь немного похожая на запертую в клетке византийку, ходила взад и вперед в ожидании надолго, странно и почти зловеще задержавшегося вечера (что ей все же оказалось по душе), Милли, услышав эти звуки – ведь одна из балконных дверей была открыта, – прошла на балкон, претенциозно нависавший над парадным подъездом, и успела уловить взгляд, который Кейт, выходя и расплачиваясь с кебменом, бросила вверх, на окна отеля. Сверх того, гостье пришлось подождать – ей следовало получить шиллинг сдачи, а тут Милли взглянула на нее с балкона, и между девушками состоялся молчаливый обмен взглядами, улыбками и кивками по поводу того, что произошло утром. Это было как раз то, ради чего Кейт сюда приехала, и, таким образом, для Милли, прежде чем ее подруга поднялась к ней в номер, почти случайно определился тон встречи. Кроме этого, однако, для нашей девушки определилось снова, и снова непреоборимо, что представший перед нею образ – образ великолепной молодой женщины, особенно привлекательной в своей нетерпеливости, – принадлежит взору другого человека, что эта прелестная свобода поведения есть та свобода, какую, проще говоря, она являла глазам мистера Деншера. Такой Кейт виделась ему, и благодаря этому она совершенно завладевала Милли, рождая в ней поразительное ощущение, что видит подругу глазами этого далекого от них человека. Это поразительное ощущение длилось обычно всего секунд пятьдесят, но даже за эти секунды успевало произвести некий эффект. Фактически даже не один – и мы рассмотрим их по порядку. Первым эффектом стала поразившая нашу юную женщину абсурдность того, что мужчина мог так видеть девушку вне всякой связи, а вторым – что, к тому времени как Кейт поднялась к ней в номер, Милли мысленно уже овладела той связью, какую все это должно было иметь для нее самой.

Она тут же представила этот продукт – представила его как прямой ответ на искренний вопрос Кейт:

– Ну что?

Вопрос, разумеется, выражал волнение Кейт и ее желание поскорей узнать исход утреннего эпизода, последние мудрые заключения великого человека и, несомненно, повлиял на Милли, как жизнерадостное требование новостей обычно влияет на обеспокоенную душу, когда новость не подготовлена для сообщения в той или иной из наиболее аккуратных форм. Милли не могла бы сказать, что именно в тот момент привело ее к такому решению: ближе всего к истине, возможно, было бы объяснение, что это – яркое впечатление о том, что ее подруга принимала как само собою разумеющееся. Контраст меж этой свободной величиной и лабиринтом возможностей, в котором сама Милли многие часы по крохам выбирала свой путь, в этот миг обрел такие огромные размеры, что даже дружеский тон едва ли мог принести облегчение: он помог ей лишь открыть для себя, что ей совершенно нечего сказать. Помимо этого, конечно, было кое-что еще – влияние в определенной плоскости, гораздо менее заметное. Кейт, по пути наверх, утратила вид – тот вид, – который заставлял ее юную хозяйку так тонко и тайно размышлять и одним из признаков которого было то, что такой вид, раз появившись, никогда не удерживался долее краткого момента; и все же она стояла здесь, нисколько не померкнув, цветущая, полная сил, совершенно та же «привлекательная девушка», не сравнимая ни с кем, та самая «привлекательная девушка», какой ее впервые благодарно восприняла Милли, и встретить ее теперь жалобными нотами означало бы сдаться, признаться во всем. Она никогда в жизни не будет больной, величайший на свете доктор станет ее поддерживать, в худшем случае – недомогание всего на несколько минут; и все это звучало так, словно, при практической безупречности сказанного, она обращалась ко всему, что было в ее подруге самого человеческого. В душе у Милли все это отплясывало свой собственный танец, но вибрации, вызванные этой пляской, и поднятая ею пыль исчезли быстрее, чем мы успели рассказать о ней. Прежде чем сама она поняла, что делает, Милли уже отвечала, и отвечала прекрасно, не сознавая обмана, а как бы на всплеске прославленной «силы воли», про которую столько слышала, о которой читала и опираться на которую посоветовал ей ее медицинский куратор.