Эдвард Бульвер-Литтон - Семейство Какстон

Не о чем мне еще было спрашивать и все-таки мучило меня какое-то беспокойное любопытство: не было ли тут ревности? Вивиен так хорош и смел: он может видеть богатую наследницу; леди Эллинор может-быть не предполагает тут опасности. Но я… я все-таки был влюблен и… ну не безумство-ли это?

– Приятель – сказал я экс-актёру – я не желаю вреда ни м. Вивиену (если должен называть его так), ни подражающим ему в разнообразии имен. Но скажу откровенно, что мне не нравится видит вас в услуге у Тривениона, и советую вам оставить его как можно скорее. Покуда, не скажу ничего больше, я намерен пообдумать хорошенько все, что вы мне сказали.

Я пошел, а м. Пикок продолжал путь свой один по Лондонскому мосту.

Среди всего, что терзало мое сердце или тревожило голову в этот достопримечательный день, я получил, наконец, хоть одно приятное впечатление, когда, воротившись домой, застал дядю:

Капитан положил на столе перед собою большую Библию, которою ссудила это хозяйка. Он никогда не предпринимал никакого путешествия без своей собственной Библии, но та была напечатана мелким шрифтом, а глаза капитана к ночи стали изменять ему. Эта Библия была крупного шрифта; с каждой стороны стояло по свече; капитан, облокотившись на стол, придерживал себе лоб обеими руками, как-будто-бы для того, чтоб изгнать искушение и сосредоточить весь дух свой на странице.

Он сидел – изображение железной воли: в каждой черте его лица была решимость. «Не буду слушать моего сердца; буду читать эту книгу и учиться страдать как должно христианину!»

Было столько грустного в живой позе страдальца, что она выражала эти слова, как-будто произносил он их устами.

Старый солдат! ты вел себя, как храбрый, не на одном кровавом поле; но еслибы я мог показать свету твое мужество, я бы нарисовал тебя, как видел в эту минуту!

Когда я вошел, капитан взглянул на меня, и борьба, из которой вышел он, была написана на его лиц.

– Чтение принесло мне пользу, – сказал он просто, и закрыл книгу.

Я сел возле него и положил руку на его плечо.

– Стало нет хороших известий? – спросил я шепотом.

Капитан покачал головой и приложил палец к губам.

Не было возможности к размышлениям дяди Роланда примешивать рассказ о происшествиях, возбудивших во мне столько беспокойства, потому-что они ни мало не связывались с его горем.

Когда, не находя сна, я, лежа в постели, припомнил о возобновившихся отношениях Вивиена к человеку столь двусмысленному, каков был Пикок, о помещении им последнего в услугу к Тривениону, его заботливости скрыть от меня перемену имени и короткость в доме, куда я прежде предлагал ему представить его, – фамильярность, с которою Пикок объяснялся с горничною мисс Тривенион, их разговор, хотя и объясненный, но все же подозрительный, а пуще всего мои грустные воспоминания о недремлющем честолюбии и далеко не надежных правилах Вивиена, впечатлении, произведенном на него несколькими словами о богатстве Фанни; все эте мысли одна за другою до того одолели меня и измучили в темноте ночи, что я просил у судьбы послать мне на помощь человека более меня опытного в делах жизни и который посоветывал-бы мне, на что решиться. Должен ли я был предупредить леди Эллинор? и о чем? о характере ли слуги или о намерениях ложного Гауера? Против первого я мог сказать, если не много положительного, однакоже довольно и на столько, чтобы заставить благоразумие удалит его. Но о Гауере или Вивиене, что мог сказать я такое, не изменив его доверенности, которой впрочем он никогда ко мне не оказывал, – вернее, тем изъявлениям дружбы, которыми добровольно осыпал я его сам? Быть-может он уже открыл Тривениону все свои настоящие тайны; если же нет, я мог действительно разрушить его предположения объяснением псевдонимов, под которыми он скрывался. Но откуда являлось это желание открывать и предостерегать? Из подозрений, которых я и сам не умел анализировать, подозрений большею частью уже довольно объясненных. При всем том, когда встало утро, я был в нерешимости, что делать, и, увидев на лице Роланда выражение такой грустной заботы, что не благоразумно было-бы приступать к нему со всем этим делом, я вышел из дома, надеясь, что на свежем воздухе соберусь с мыслями и разрешу задачу, меня затруднявшую. Не мало было мне еще хлопот о предстоявшем отъезде, и, вместе с исполнением поручений Больдинга, они должны были занять меня на несколько часов. Исправив кое-какие дела, я заметил, что направляю путь мой к западу: оказалось, что я механически пришел к полурешимости отправиться к леди Эллинор и, не подавая ей ни малейшего вида, расспросить ее и о Гауере и о новом слуге.