Оноре де Бальзак - Темное дело

Те, кто читал прекрасный роман Вальтера Скотта «Роб Рой», наверняка помнят Диану Вернон – один из редких женских характеров, создавая которые автор изменил своей привычной, сдержанной манере. Это поможет понять Лоранс; нужно будет лишь прибавить к характеру шотландской охотницы постоянно сдерживаемую экзальтацию Шарлотты Корде, несколько пригасив привлекательную живость натуры, придающую Диане непреодолимое обаяние. На глазах у юной графини умерла ее мать, был застрелен аббат дʼОтсер, кончили свои дни на эшафоте маркиз и маркиза де Симёз; ее единственный брат скончался от ран, а оба кузена, служившие в армии Конде, могли погибнуть в любой момент; и, наконец, состояние де Симёзов и де Сен-Синей поглотила Республика, причем без малейшей выгоды для себя. Стоит ли удивляться серьезности Лоранс, временами переходящей в апатию?

Г-н дʼОтсер оказался порядочным и благонамеренным опекуном. Под его управлением поместье Сен-Синь стало похоже на ферму. Роль спасителя отечества подходила ему куда меньше, нежели роль рачительного буржуа: он с выгодой пустил в дело часть парка и садов, общая протяженность которых составляла порядка двух сотен арпанов, превратив их в пастбища для лошадей и огороды; запас дров тоже оказался не лишним. Благодаря строжайшей экономии и удачному вложению доходов в государственные ценные бумаги к своему совершеннолетию графиня уже располагала значительной суммой. В 1798 году у наследницы де Сен-Синей было двадцать тысяч франков государственной ренты (справедливости ради упомянем, что выплачивалась она с задержками) и двенадцать тысяч франков дохода от имения, поскольку ставки для арендаторов за это время существенно повысились. Сам г-н дʼОтсер с супругой удалились от дел с тремя тысячами пожизненного дохода, обеспеченного участием в тонтинной кассе [38] Тонтинная касса (итал. tontina , по имени изобретателя, итальянца Лоренцо Тонти) – род взаимного страхования жизни или рента, когда каждый член ассоциации вносит известную сумму на определенный срок с тем, чтобы по прошествии этого срока капитал и проценты были разделены поровну между членами, оставшимися в живых. Лафаржа. Этих жалких остатков фамильного состояния им не хватило бы на жизнь, вздумай они поселиться где-либо за пределами имения своей подопечной. Поэтому Лоранс сразу же отдала им в пожизненное пользование павильон, в котором они жили в последние годы. Молодую наследницу, как и себя самих (с мыслью о сыновьях они откладывали каждый год по тысяче экю), дʼОтсеры в быту роскошью не баловали. Едва ли расходы мадемуазель де Сен-Синь превышали пять тысяч франков в год, однако она не вникала в подробности – ее все устраивало. Опекун с супругой, сами того не замечая, попали под влияние сильного характера Лоранс, проявлявшегося в самых незначительных мелочах, и с годами прониклись неподдельным восхищением к той, кого знали еще ребенком, – а такое случается нечасто. В манерах юной мадемуазель де Сен-Синь, в ее грудном голосе и повелительном взгляде было то не поддающееся определению нечто, необъяснимая власть, которая подчиняет себе, даже будучи незаметной. Глупцы часто на месте пустоты видят глубину, а для человека обычного глубина непостижима. Наверное, поэтому люди склонны восхищаться тем, чего не понимают… Г-н и г-жа дʼОтсер давно свыклись с немногословностью и эксцентричностью юной графини и при этом постоянно ожидали с ее стороны какого-нибудь грандиозного, значимого поступка. Лоранс помогала нуждающимся, не позволяя себя обманывать, чем заслужила искреннее уважение местных крестьян, хоть и была аристократкой. Ее юность и женственность, ее имя, прошлые невзгоды, оригинальный стиль жизни – все это вместе сообщало ей власть над умами жителей долины Сен-Синь. Временами она уезжала на день или два в сопровождении Готара, и никогда по возвращении ни г-н, ни г-жа дʼОтсер не задавали ей никаких вопросов. Спешу напомнить, что ни во внешности, ни в манерах Лоранс не было ничего странного. Ее натура амазонки скрывалась за самым женственным и слабым обликом, какой только можно себе вообразить. Сердце у девушки было даже излишне отзывчивым, зато твердость – стоической, а решительности мог позавидовать мужчина. Ее проницательные глаза не умели плакать, а при взгляде на ее руку – деликатную и белую, испещренную голубыми венами – никому бы и в голову не пришло, что в ней столько же силы, сколько и у закаленного в боях рыцаря. Эта ручка, такая изящная, почти прозрачная, управлялась с пистолетом и ружьем с ловкостью, достойной опытного охотника. Вне дома Лоранс носила обычную для всадниц кокетливую бобровую шапочку с опущенной зеленой вуалью. Нежное лицо и шея под черным галстуком-шарфом оставались белыми, несмотря на частые прогулки на свежем воздухе. При Директории и с началом Консулата Лоранс могла делать то, что хотела, не привлекая к себе внимания; но с тех пор как позиции правительства упрочились, новые власти – префект Оба, приятели Малена и сам Мален – предприняли не одну попытку, чтобы ее дискредитировать. Мысли Лоранс были посвящены свержению Бонапарта, чьи амбиции и триумф злили ее, но злость эта была холодной и расчетливой. Безвестный, тайный враг этого увенчанного славой человека, она наблюдала за ним постоянно, с неослабным вниманием; временами она даже думала о том, чтобы собственноручно убить его где-нибудь в окрестностях Сен-Клу или Мальмезона. Этим объяснялись ее постоянные упражнения в стрельбе и распорядок жизни; но со времен разрыва Амьенского мира Лоранс была посвящена в заговор тех, кто намеревался повернуть события 18 брюмера против первого консула, и подчинила свою силу и ненависть обширному, последовательно и неуклонно претворяемому в жизнь плану: удар по Бонапарту извне должна была нанести мощная коалиция, состоящая из Пруссии, России и Австрии (побежденных им при Аустерлице), а изнутри – группа людей разных политических взглядов, объединенных общей ненавистью; многие из них, как и Лоранс, желали смерти предмету своей ненависти, не страшась слов «предумышленное убийство». В описываемый нами период времени эта девушка, такая хрупкая с виду и такая сильная в глазах тех, кто хорошо ее знал, являлась надежным посредником для нескольких дворян, которые прибыли из Германии, чтобы принять участие в этом серьезном предприятии. Посредством взаимодействия эмигрантов Фуше надеялся вовлечь в заговор герцога Энгиенского. Присутствие этого принца на землях Бадена, недалеко от Страсбурга, позднее придало этим соображениям вес. Однако вопрос, знал ли принц о готовящемся покушении и рассчитывал ли он вступить на территорию Франции, если замысел увенчается успехом, так и остался без ответа; об этом, как и о многом другом, принцы из дома Бурбонов хранят упорное молчание. Но пройдут годы, и беспристрастные историки сочтут по меньшей мере неосмотрительным поведение принца, приблизившегося к границе в тот момент, когда должны были реализовать масштабный заговор, в секреты которого королевская семья, вне всяких сомнений, была посвящена. Предосторожности, подобные тем, что Мален предпринял во время беседы со своим другом-нотариусом, у Лоранс давно вошли в привычку. Она встречалась с представителями заговорщиков на полянах в лесу Нодем или же за пределами долины Сен-Синь, между Сезанном и Бриенном. Девушке и ее верному слуге часто случалось проскакать без остановки пятнадцать лье, однако по возвращении на ее свежем личике не было заметно ни усталости, ни озабоченности. Прежде Готар служил в усадьбе пастухом. Когда ему было девять лет, Лоранс впервые обратила внимание на наивное восхищение, с каким он на нее смотрит, – так дети восхищаются чем-то удивительным и необычным. Она взяла его к себе конюхом и научила ухаживать за лошадьми так же внимательно и заботливо, как это делают англичане. Лоранс разглядела в нем желание поступать правильно, здравомыслие и бескорыстие; испытав его преданность, она поняла, что мальчик не только умен, но и великодушен и не ждет никаких наград. Она взрастила эту юную душу; была добра к нему, не теряя при этом собственного достоинства; расположила его к себе и привязалась к нему сама, оттачивая этот нелюдимый характер так, чтобы сохранились его самобытность и простота. Когда сомнений в собачьей преданности Готара, ею же взращенной, не осталось, юноша стал ее верным и изобретательным сообщником. Крестьянский паренек, которого никому и в голову не придет заподозрить, иногда доезжал до Нанси, и редко кто замечал его временное отсутствие. Готар применял уловки, какими пользовались сыщики. Исключительная осторожность, какой обучила его графиня, внешне никак не проявлялась. Готар был по-женски хитер, как дитя чистосердечен и осмотрителен, словно заговорщик. Все эти замечательные качества скрывались под маской глубочайшего невежества и деревенского тупоумия. С виду Готар был простоват, слаб и неловок; но стоило ему получить поручение, как он становился вертким, как рыба, ускользал из рук не хуже угря и читал мысли по глазам. У него было добродушное круглое краснощекое лицо, сонные карие глаза, подстриженные на крестьянский манер волосы и простая одежда. В придачу ко всему он был мал ростом и мог запросто сойти за десятилетнего. При постоянном содействии кузины, помогавшей им на протяжении пути от Страсбурга до Бар-сюр-Оба, во Францию через Эльзас, Лотарингию и Шампань прибыли г-да дʼОтсер и де Симёз в сопровождении многих других эмигрантов, в то время как другим заговорщикам, не менее храбрым, пришлось преодолеть скалистые берега Нормандии. Переодевшись в рабочих, дʼОтсеры и де Симёзы шли пешком, от леса к лесу; проводниками им служили люди, три месяца назад отобранные самой Лоранс из числа самых преданных приверженцев Бурбонов, которые в меньшей степени рисковали привлечь к себе внимание полиции. Эмигранты спали днем и путешествовали ночью. Каждый вел с собой двух преданных солдат: один шел впереди группы, разведывая местность, другой – позади, чтобы на случай беды облегчить отступление остальным. Благодаря этой армейской предусмотрительности долгожданный отряд без происшествий добрался до условленного места – леса Нодем. В страну через швейцарскую границу вошли еще двадцать семь дворян и с подобными предосторожностями направлялись сейчас по землям Бургундии в Париж.