Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

Чистое небо, из-за лёгких облаков проглядывающее солнце, поднимающийся над замком дым пушек, которые неустанно палили, оживляли эту панораму, великолепную и весёлую. За золотой хоругвью сразу выступали снова богато убраные в великолепные доспехи, под сёдлами из золота и жемчуга, из сокровищницы на этот день взятыми, на парадных конях, по большей части восточных, за ними стрелки, не менее как восемьсот человек, с одинаковыми ружьями, все одного цвета, зелёных жупанах и серых куртках.

В минуту, когда показалась кавалерия, непрерывной шпалерой над трактом стояла радзивилловская милиция, стрелки, стражи, могущие дать наилучшее представление о могуществе этого дома, который такую многочисленную службу мог по большей части из-за одной только панской фантазии удерживать.

Король со своим двором казался очень скромным, утопая среди этих толп, наряженных и бронированных.

Немного дальше среди великолепного кортежа впереди ждал короля князь-воевода, на этот день также наряженный как для картины и для своей старинной хоругви. Лицо его даже казалось необычно приодетым серьёзностью.

Под ни был его турецкий конь необычайной красоты, покрый седлом с серебряной бляшкой, на котором вместо узора были пришиты тяжёлые штуки золотых тканей, украшенные каменьями. Румак имел что нести, потому что и князь со своей тучностью, и всё снаряжение были немалого веса. Седло, стремена из золота так немало обременяли, но верховая лошадь несмотря на это, казалось, свободно и живо двигалась.

Воевода виленский, естественно, имел на себе мундир воеводства, а на голове соболий колпак с бриллиантовой бляшкой и брошью, в которой светились огромные бриллианты.

Поскольку князь собирался приветствовать короля и был вынужден двигаться свободно, а сивый турок под ним не мог спокойно устоять, двое конюших за узду его придерживали. Тут наступала по очереди для короля минута гораздо более лёгкая, нежели для князя, который ни красноречивым не был, ни привыкшим к ораторским выступлениям. Речь для него писали, кроме Бернадотовича, Залеский, а, может, и Матушевич, была, поэтому, исправленной и испорченной не раз, а какой на свет выйти имела, о том воевода не много беспокоился, но нужно её было изложить. В этом был сук. Князь памяти не имел, а учить что-либо на память, за исключением молитвы, в жизни не пробовал. Таким образом, хоть сокращённой орацией, всегда это проходило через силу. Подставленный, поэтому, на коне рядом князь Северин Жевуский, как все члены этой семьи, одарённый чудесной памятью, хотел подсказывать и смеялся, что ему это напоминало студенческое время.

Этой речи, которую в поте лица, не всегда выразительно, князь, постоянно глотая свою привычку «Пане коханку», произнёс, повторять не будем.

Её особенный стиль свидетельствовал о незрелости языка того века, но была полна сладости для короля. Она называла его «Всеобщим отцом», любимцем народа, дорогим сливом ягелонской крови, чего же больше можно было ожидать от Радзивилла? Пару раз упоминались предки Ягайлы; был упомянут Владислав IV и предок короля Стефан!

Как маленький образец стиля, особенного, принудительного, запутанного, мутного, служить может предпоследняя фраза: «Всмотрись же, добродетельный пане, в радостные лица, окружающие тебя, вглядись в сердца их – они чисты, одной только гражданской верностью, наивысшей любовной привязанностью (!) заняты к своему монарху».

Воевода тогда лишь вздохнул, когда на Стефане, королевском предке (имело место в эти времена соответствующего предка обозначать) завершил.

Король слушал, стоя в карете, с покрытой головой, поддерживаемый Нарушевичем и Хрептовичем, улыбаясь и умиляясь, хотя мучился равно как воевода, ответ ему пришёлся также нелегко, чем тому эта выученная речь.

Согласно тогдашней реляции, королевское выступление так было произнесено, что до слёз растрогало более мягкие сердца. Вокруг господствовала тишина, так что голос, поначалу немного тихий, потом всё более повышался, отлично на значительном расстоянии стал слышен.

Но на этих двух речах не закончилось, к сожалению! Король был вынужден постоянно стоять, старшие должностные лица воеводств и поветов по очереди подъезжали на коне и приветствовали его и на каждую речь он отвечал, что умелому и привыкшему к разговору сладости пришлись с великой лёгкостью. Затем выступили: маршалек виленский Тизенгауз, ошмянский – Оскерка, вилкомерский – Костялковский, минский – подкоморий Прушинский, мозырский – Оскерка, при новогродянах – Войнилович.