Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

Ещё один вопрос церемониала оставался неразрешённым. Короля сопровождал в путешествии, скорее для чести, чем из нужды, эскорт, состаленный из национальной кавалерии, которая его и в Несвиже оставить не могла. Но тут князь ради своей золотой ординатской хоругви мог припомнить о чести отправления стражи с боков короля. Из этого конфликта между кавалерией и золотой хоругвью можно было предусматривать или размолвку, недорозумение, или раздражение, которые надлежало предотвратить. Кавалерией нельзя было пренебрегать, но в золотой ординации золотая хоругвь имела право хозяйничать и быть активной. Хотя генерал Комажевский надеялся это уладить с князем-воеводой, известная его раздражительность во всём, что касалось прерогатив дома, оправдывала страхи.

В Несвиже также заранее на конфиденциальное совещание вызванные паны де Лажац и де Вилль, выражали мнение, что золотая хоругвь, как хозяйская, могла без унижения для себя дать первенство кавалерии, когда князь Иероним и другие утверждали, что прибывшие с королём как гости, они могли тут отдыхать, местному ординатскому войску уступая охрану чести. Раздавались голоса «за» и «против»; согласились, однако, на то, что наияснейший пан должен был разрешить, что естественно предвидеть позволялось какой-то компромисс, дабы и волк был сыт и коза цела.

Снов с очень обширным и красивым двором, с садом, старательно и аккуратно поддерживаемым, очень хорошо подходил для размещения короля и его свиты, которая могла загоститься. Рдултовский выступал, как пристало потомку старой и могущественой семьи. Застал тут король красивую группу приглашённых дам, пани Зеньковичеву, каштелянову смоленскую, Лопотову, Платерову из дома Жевуской и несколько других, панов: Платера, каштеляница смоленского, Обуховичей, Кунцевичей, Мориконов, Оскерков, Брзостовских.

Из Несвижа на обед не поехал никто, но каждую минуту ожидали князя-воеводу, который вскоре, в товариществе брата, толпы горожан и друзей приехал.

Хотя день был довольно холодный, много особ вышло на крыльцо и в сад, потому что двор, хотя и обширный, не мог всё большего наплыва гостей поместить. Князь сел первым от короля, который старался его веселить, но разговор, даже при помощи Платера и ксендза Нарушевича не шёл очень быстро. Ни король к тону воеводы, ни он к королевскому не мог настроиться.

Король старался склонить к сердечной близости, князь постоянно с избыточной венерацией и почтением говорил комплименты, не слишком удачные. В течении какого-то времени продолжали они эти утомительные конверсации в зале и в саду, которые окончились тем, что воевода с братом отошли с Комажевским в сторону и объявили, что кавалерии уступят первенство. Таким образом, должна была равная численность двадцати кавалеристов и столько же ординатских золочённых рыцарей при выезде из замка сопровождать наияснейшего пана, а при покоях стоять только национальная панцирная кавалерия, которая конвоировала от Пинска. В замке все иные посты охраны должна была занимать ординатская милиция, которой дежурный адъютант короля выдавал пароли и приказы.

Весь эскадрон панцирной кавалерии, очень празднично одетый, находился у бока короля, а так как они все были известных семейств, состоятельные и привыкшие превосходить везде и тут, Комажевский и Бишевский могли бояться столкнуться с недружелюбными из радзивилловских офицеров, по большей части чужеземцами, которые на той польской почве были привыкшими считать себя за что-то местное. Была нужна большая бдительность, чтобы это предотвратить. Но, кроме того, король и двор, приближаясь к Несвижу, чувствовали всю раздражительность положения. Во взаимных чувствах друг к другу двух лагерей никто не заблуждался; не доверяли друг другу с обеих сторон, смотрели с опаской и, естественно, при этом положении каждое действие, движение, слово объясняли беспокойно, так как в них искали скрытый злобный намёк, раздражение таким образом, чтобы о нём нельзя было упомянуть. Если бы не мелницкий староста Шидловский, остроумный, весёлый, злобный, но рассудительный и ловкий, а отчасти также и ксендз епископ Нарушевич, который тоже в хорошем настроении ради короля старался удержать себя, Станислав Август показал бы в себе, может быть, тревогу, какую он имел на душе.

Шидловский, легко себе оценивая Радзивилла, успокоил короля, сказав, что ни на какую изысканную злобу он снизайти не сможет, а в его сопровождении никто даже не посмеет королю и гостю прикреплять какой-то ярлык; это не совсем убеждало.