Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

– Бедная женщина, – сказала она, – что с тобой? Говори! Встань, не сдадавайся… опомнись. Бог милостив!!

– Бог, и Бог не имеет милости! – с диким смехом ответила Преслерова. – Забрал у меня дитя, моё единственное…

– Не ты же одна такая сирота, – ответила женщина, – я также испробована, сын мой тоже здесь за этими стенами, а я даже лица его видеть, голос услышать не могу. И прихожу сюда каждый день напрасно и умоляю их напрасно… и ухожу без надежды.

– А! Пожалуй, ты не любила сына…

– Я! Женщина, не богохульствуй… он у меня был один на свете… у меня нет, кроме него, никого – но я верю в милосердие Божье…

В этот раз женщина подняла на неё глаза, ничего не говоря, а через немного времени прошептала:

– Молись и за меня, я разучилась молиться…

– Иди за мной… я тебя научу, молиться будем вместе…

Это было первое слово утешения, какое услышала несчастная и, послушная ему, медленно встала, слабая как ребёнок, давая себя вести… Пришла она уже было к этому состоянию апатии, в котором раньше проводила долгие дни, но теперь во стократ оно было более ужасным, так как даже мысль, эта чёрная подруга одиноких дней, убежала из её головы и непроницаемая темнота окутала её – от безумия она перешла в полную немощь…

Нужна было милостивой женщине, которая хотела её вырвать из этого места, помощь двух нанятых людей, чтобы усадить её на повозку и увезти в город.

Преслер, идя так, обезумевший и бессознательный, только постоянно прямо перед собой, оказался напротив доминиканского костёла и машинально собирался повернуть на Долгую улицу, когда за собой услышал какой-то голос, зовущий его по фамилии. Обернулся и узрел Мушинца, сильно пьяного, который кивал ему, вместе с тем грозя ему на носу. Этот уважаемый коллега был в таком хорошем настроении, что не мог удержаться на ногах, лицо его, обычно бледное, покрывал румянец того цвета, какой имеет обычно мясо свеже забитого животного. Губы улыбались той водочной весёлостью, которая над всем на свете готова смеяться, глазки блестели злобной хитростью, которую усилило количество поглощённого напитка. Преслер стоял и ждал спешащего к нему человека.

– А! Какой же ты подлец! – закричал ему Мушинец. – Вот шуткой мне отплатил, ха! Взял у меня из-под носа, на что я так долго охотился, – и хлопнул его по плечу. – Ну, пусть тебя черти возьмут, я не сержусь. Я себе реванш возьму. Но расскажи мне так добросовестно, как подобает между честными людьми, что они тебе заплатили?

На одно воспоминание о случае, который потянул за собой такие горькие последствия, Преслер даже вздрогнул. Лицезрение выражения его лица испугало даже пьяного товарища, который быстро добавил:

– Что же с тобой? Болен? Или побили? Всё лицо в синяках! Или тебя уж та уличная чернь выследила и напала?

– А! Несчастье, – отпарировал глухим голосом поручик. – Проклятый тот день и час, когда я рот открыл; все несчастья упали на меня! Случилась самая отвратительная вещь, самое ужасное преступление, какое когда-либо человек совершил – я им выдал собственного сына, а эти палачи, эти притеснители не хотят мне его освободить! Я убит! Убит!

Мушинец опустил голову, сделал кислую мину и махнул рукой в воздухе.

– То-то ты имел сына, – сказал он, – и такого, что уже учавствовал в заговоре! А это история! Ещё подобной, как живу, не слышал. Что же думаешь предпринять?

– Падал им в ноги, ползал по земле, плакал, ничего не помогло! Жена лежит как мёртвая под цитаделью, сам не знаю, что предпринять; как ничего не решу, то в лоб себе выстрелю.

– Эх! Это снова глупость, – сказал со смирением пьяницы, Мушинец. – Скажи мне, на что это кому сдалось, мозг себе в воздух высадить. Операция неудобная, а результата никакого! Подожди-ка, поболтаем об этом, но на улице рассуждать – это не дело; знаешь что, идём куда-нибудь в шинку?

Преслер только кивнул головой и они повернули молчащие на улицу Фрета, где у Мушинца был хозяином маленького бильярда хороший знакомый, не далеко от доминиканского костёла. Принимая во внимание грустное положение Преслера, он взял оплату на свой счёт, велел подать хлеба, соли, водки, и, видя, как изголодавшийся товарищ с животной бессознательностью бросился на еду, подмигнул, дабы принесли сарделек и, когда уселись за столом, начал спрашивать.

Преслер был в том положении, требующем откровения, которое открывает уста и сердце.

Он говорил, жаловался, плакал, не в состоянии успокоиться.

– Паскудная работа, – сказал, выслушав его долго, Мушинец, – но когда ты себе в лоб выстрелишь, чего вовсе не одобряю, когда твоя жена помешается, кто сыну поможет? Видишь, мой дорогой, когда на человека такой камень упадёт, нужно холодной воды напиться и пойти к голове за разумом и к сердцу за хитростью. Говоря между нами, с этими дурнями москалями, лишь бы кто умел, всегда можно справиться, бывают они ловкими, но пару раз всегда их можно обмануть, только бы более иначе; во всяком случае, мало кого не подкупишь то тем, то этим. Тут необходимо что-то придумать.