Френсис Фицджеральд - Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)

Но все это продолжалось недолго. Он заметил: пусть мальчишки и девчонки были всегда готовы слушать все, что бы он ни говорил, и рты их при этом начинали двигаться буквально в унисон его словам, они никогда не смотрели на него так, как смотрели на Хьюберта. Поэтому он перестал вульгарно хихикать при каждом удобном случае – эта манера очень раздражала его мать – и вновь стал носить кепку ровно, как и раньше.

Но в нем произошла глубокая перемена. Он больше не был уверен, что ему хочется стать благородным грабителем, хотя он продолжал на одном дыхании и с восторгом читать книги об их похождениях. Стоя за калиткой дома Хьюберта, он на мгновение ощутил моральное одиночество; и тогда он понял, что, какие бы комбинации ни пришлось ему создавать из подбрасываемого жизнью материала, все они будут находиться в надежных рамках закона. А еще через неделю он обнаружил, что его больше не печалит тот факт, что он не завоевал сердце Имогены. Встречаясь с ней теперь, он видел перед собой всего лишь маленькую девочку, с которой был знаком с детства. Восторженный миг того дня был всего лишь преждевременным выкидышем – чувством, случайно замешкавшимся в воздухе от уже почти ушедшей весны.

Он и не подозревал, что испугал миссис Блэр так, что она бежала из города, и что из-за него еще много ночей подряд по тихим улицам ходили полицейские патрули. Он знал лишь одно – что все смутные и тревожащие стремления, мучившие его три долгих весенних месяца, куда-то улетучились. В ту последнюю неделю они достигли критической температуры: вспыхнули, взорвались и стали золой. И вот так, без всяких сожалений, он оказался лицом к лицу с полным бесконечных возможностей надвигающимся летом.

Глухая полночь. Подпольный ресторан на Бродвее, а в нем блестящая и таинственная публика из высшего общества – сплошь дипломаты и преступный мир. Минуту назад рекой лилось игристое вино, на столе весело отплясывала какаято девушка, но вдруг все утихли и затаили дыхание. Взгляды устремились на спокойно стоявшего в дверях человека во фраке и цилиндре; на лице у него была маска.

– Пожалуйста, не двигайтесь, – произнес он хорошо поставленным голосом, в котором звенел металл. – Эта вот штучка у меня в руке… Она может выстрелить!

Его взгляд блуждал от столика к столику – упал на сидевшего вдалеке злобного человечка с бледным угрюмым лицом, на Хизерли, вкрадчивого тайного агента иностранной державы; чуть смягчившись, задержался подольше на столике, где в одиночестве сидела темноволосая девушка с черными печальными глазами.

– А теперь, когда я достиг своей цели, вам, возможно, захочется узнать, кто я такой? – Во всех глазах сверкнул неподдельный интерес. Грудь черноглазой девушки взволнованно вздымалась, и в воздухе послышался легкий и тонкий аромат французских духов. – Я – не кто иной, как неуловимый джентльмен Бэзил Ли, более известный как Тень!

И, сняв с головы свой шикарный цилиндр, он отвесил всем присутствующим иронический глубокий поклон. А затем развернулся и, словно молния, исчез в ночном мраке.

– В Нью-Йорк отпускают всего раз в месяц, – ворчал Льюис Крам, – да еще приходится таскать с собой сопровождающего!

Тусклый взгляд Бэзила Ли медленно оторвался от амбаров и реклам индианской глубинки и обратился к купе экспресса «Бродвей Лимитед». Гипнотическое действие быстро мелькавших телеграфных столбов прекратилось, и на фоне белого чехла спинки противоположного сиденья нарисовалось глуповатое лицо Льюиса Крама.

– А я убегу от сопровождающего, как только попаду в Нью-Йорк! – сказал Бэзил.

– Ну да, конечно!

– Спорим?

– Попробуй – и он тебе покажет!

– Что ты хочешь сказать, все время повторяя «покажет» да «покажет», а, Льюис? Что он мне «покажет»?

В этот момент его смышленые синие глаза – со скукой и раздражением – уставились прямо на попутчика. Ребят не связывало ничего, за исключением одинакового возраста – обоим было по пятнадцать лет, – да еще давней дружбы их отцов; а это, как известно, даже чуть меньше, чем ничего. Кроме того, оба жили в одном и том же городе на Среднем Западе, и учиться их отправили в одну и ту же школу на востоке страны. Бэзилу предстояло учиться первый год, а Льюису – уже второй.

Но вопреки всем устоявшимся представлениям ветеран Льюис выглядел несчастным, а новичок Бэзил – чрезвычайно довольным. Льюис школу ненавидел. Он рос в тени бодрой и энергичной матери, и, чувствуя, как поезд уносит его все дальше и дальше, он все больше и больше ныл и тосковал по дому. Бэзил, напротив, всегда с большим энтузиазмом прислушивался к рассказам о жизни в школепансионе, живо представляя ее во всех деталях, поэтому по дому ничуть не скучал, а испытывал радостное предвкушение от скорого исполнения изученной во всех подробностях давней мечты. Вот почему он, безусловно считая, что именно так и следует поступать, вчера вечером, проезжая Милуоки, безо всякой причины взял и выбросил расческу Льюиса прямо в окно, заимствуя традиционные приемы воровской «малины».