Джек Керуак - Видения Коди

Черт. Сколько, значит, времени прошло? Лишь несколько секунд, и по часам, и работа моя тащится и тянется, и катится устало, устало, я не хочу работать, я хочу балдеть – это балдеж. О были некогда святые на подоконниках и голуби в идеалистической заре Денвера, когда Ирвин в Махатмовых одеяньях кручины прятался в сыром погребе на Грант-стрит и вколачивал гвозди себе в руки на столе; склонял главу свою, пошел ниц , умер – чтоб жить снова и выступать вперед в пятнадцать раз сильней, как Иов, поэтому сегодня он крупный респектабельный молодой поэт в Нью-Йорке, никто не знает про него, вот только имя у него еврейское и означает Колено Горного Сына Златого Перста, он сказал: «Я глянул в зеркало / проверить свои худшие страхи. / Лицо мое темно, но лепо. / Оно не любило уж много лет./» Кроме того, он написал: «Я вернулся домой из кино / и ничего у меня на уме, Трюхая вверх по 8-й авеню / к пятнадцатой, почти ослепши, / Дожидаясь пассажирского судна» (и это мне напоминает в точности про тот сон о большом пассажирском судне, что выстроилось вдоль пляжа подле многоквартирного курорта, на котором битое стекло в песке за веревками для сушки стирки, и о девушке, что мне сказала: «Но я могу порезать себе ноги в этом песке, эй», и кто-то впрямь бы мог, Пах! прибрежные пираты в больших старых тяжелых крейсерах открывались на наши рубежи обороны и давали нам хапнуть прилива в жопу и рожу, мы все рушились на песок во дни получше, с парасольками от солнца и несколькими попугайчиками и жены десантных попрыгайчиков короновали нас плющовой листвой лавровой победы, сплошь ядовитой и южной, так что ж я, к черту, говорил – нет, с другой стороны, то был пляж, я поймал себя на том, что бегу тогда, как раз когда Джек поймал меня на бегу по машине, но песок был , и есть , вполне… трагичен, или как там еще, и значит: но тот сон был странен, дорогой Чэд) «/ судна плыть в моря. Я жил на чердаке меблирашек / возле ПортоУправления / Громадный городской склад / Медленно бурел / Через дорогу от него старый бурокирпичный / его пожарные лестницы свисали / На улицу, которой следовало быть Россией / вне Златых Врат / или Опять в Средневековье, / не в Соединенных Штатах/.»

«На улице, которой следовало быть Россией», выражает в точности томленье бывшего идеалистического юного еврейского мальчика, выглядывающего в окно в Манхэттене его разочарований; кроме того, это утверждение, близкое к помешательству и настолько близкое, что вызывает гипостобию, либо, раскачиваясь на трапеции над смертью, на улице, которой следовало быть Россией, вне Златых Врат (золотые шишаки на Кремле, свитки; Золотые Ворота Русского холма Фриско;) или опять в Средневековье, не в Соединенных Штатах … что это за «в Соединенных Штатах», если не выражение ловкого мелкого ума, стиснутого страхом безумия; тут ты приходишь, нет, но теперь послушать, но ты же да, чтоб «Две книги поверх покрывала, Джек Вудфорд и Поль де Кок. Я сел за стол читать святую книгу, / о сверх-городе / на каковой не могу взирать» и у тебя высказыванья могучего поэта, «Я сел за стол читать святую книгу, / о сверх-городе / на каковой не могу взирать» , «О сверх-городе», «На каковой не могу взирать». «На каковой». Использование понятий Сверхчеловека смешано с глиняными существительными вроде стола, книги и т. д., и венец всему, могучее «каковой» поэтической точности, а также указатель направления к значению, и величавое его роскошество. «Затем услышал я великих музыкантов / игравших в Зале Красного Дерева». продолжает он, позже, в другом месте, эта жемчужина у меня во владении, у нас новая преемственность Доде и Барочностей всяких видов – сортов – особенностей – размеров – бюста – габаритов – серое время, веселое, разухабистое время – время маленьких гостиниц, время, время этого всего – время, или, время, проходи – Вошел Коди, сел на печку: «Ох, но я устал, эта странная старая ночь; Ох, но это усталая ночь, я весь день вкалывал с шинами грузовиков, а всю минувшую ночь стрелки переводил») – и стоит в дверном проеме, думая эту старую сломанную мысль, и вот в чем она была: «Та палконогая старая мымра, что стоит на углу, и ее Ханнеган мимо прошли, его так зовут, мы паркуем этот „крайслер“ сюда, он единственный парень, кто на чай дает, он да этот тексасский миллинефтяной чувак; ее Ханнеган, она его называет, старая пизда, ее историю выкладывает, но ничего, нормально так мне она нравится, хотелось бы мне ее как-нибудь испробовать. Давно ли она ушла с той ступеньки?»