Жюль Гонкур - Шарль Демайи

– Полно, – говорил он сам себе, – не надо ребячиться… будем спокойны… Я чересчур преувеличиваю… Ах, Боже мой, это возможно, очень возможно!.. Что ж со мной случилось, однако? Надо смотреть трезво на вещи… У меня были расстроены нервы, и я вздумал разочароваться в своих иллюзиях, чтобы свалить на что-нибудь мои нервы. Просто некоторое недоверие с её стороны, со многими в жизни это случается! Она не находит мою пьесу хорошей, вот и вся история… С тех пор как существуют мужья, сочиняющие пьесы, и жены, их слушающие, я думаю, я не первый подобный пример… да и к тому же, она поступает сообразно с успехом, она ждет, чтобы мне повезло. На самом деле я считаю ее глупой, потому что она не видит во мне гения… Я дурак… это глупо побивать свою любовь своей же гордостью!..

И Шарль повторял себе эти мысли и слова как бы желая заглушить и победить свое убеждение. Ему удалось, наконец, успокоить себя на минуту этим повторением одного и того же, которое усыпляет обсуждение жестокой истины, когда вдруг, сильно ударив зонтиком по мостовой, он воскликнул:

– И все это низость!.. Я хочу обмануть себя, как ребенок… Не о моей пьесе идет речь! Моя пьеса, мой талант, если бы дело было только в этом!.. Дело идет о моей совместной жизни, о мозге, в котором ничего нет, о душе, не имеющей отзывчивости, об уме фальшивом, как жетон. Вот в чем суть!.. Целый месяц я заставляю ее говорить, думать… Теперь, когда я раздел ее до нага в нравственном отношении… и что же? Самое большее, что можно найти в жене – это любовницу… и всегда у нее являются разговоры, которые коробят меня и вкусы, возмущающие мое сердце… Вудене! Вот её идеал!.. Это так, Вудене! Каламбур и моя жена созданы для взаимного понимания… Ну что же. Все ж таки у меня есть маленькая жена, которая во всех отношениях глупа… – И Шарль, скорчив нечто в роде улыбки, высоко поднял свой зонтик.

– Ты верно хочешь, чтобы я окривел? – крикнул ему чей-то добродушный голос. – Скажи пожалуйста, мой милый, где ты живешь? Что ты делаешь? И где ты живешь? На дереве, или у Декамерона? Камил Демулен сказал, что женщина была первым жилищем человека, я соглашаюсь с этим; но от этого и до совершенного заключения в своем счастье есть расстояние, как от земли до звезды Сириуса, в семь тысяч миллиардов льё! Так запираются только для того, чтобы сочинять стихи гекзаметром…

– А, Ремонвиль!.. Я рад тебя видеть… Боже мой, да, наш медовый месяц, очень… медовый месяц… Мы жили совсем одни… Но… если бы ты был мил, знаешь ли, что ты бы сделал?

– Сегодня я способен на все! Хочешь оскорбим янсенистов? Или будем иронизировать как де-Местр над Порт-Роялем?.. Порт-Рояль – это Святой Дух доктрины! Порт-Рояль…

– Не хочешь ли зайти к нам выпить чашку чаю?

– Я думаю, что хочу… Я сейчас из Варьете, таков, каким ты меня видишь… Ты спасаешь меня от трех длиннейших актов твоей чашкой чаю… я оставил Перраша в своей ложе; он мне расскажет пьесу… Ах, мой милый, если бы ты знал, как мне начинают надоедать первые представления! Пьесы еще ничего, я создан для них, они мне не надоедают, как и музыка… Но публика первых представлений, эта вечная публика!.. Она у меня всегда перед глазами… Ночью она является мне в кошмарах… Та же пара перчаток, те же кресла в оркестре, те же лоретки, те же блондины, те же друзья авторов!.. Прошлый раз я едва узнал одного господина: это был шеф клаки, снова занявший свою должность, проведя зиму в Сорренто! Ты думаешь, все эти личности умрут? Я представляю их себе говорящими в день Страшного Суда: «подымайте занавес».

– Дай нам чайку, дорогая, я привел тебе Ремонвиля, который пожертвовал для нас первым представлением;

– Ах, как это мило!.. Вы очень любезны, – сказала Марта и обратилась к Шарлю: – Ну что, ты весь вымок?

– Черт возьми, – проговорил Ремонвиль, садясь на диван и глядя кругом себя, – вот настоящий рабочий кабинет; я бы не написал в нем ни строчки… Я бы улегся здесь, как охотничья собака, декламировал бы себе Данте, и ждал бы с трубкой тридцать-пятого воплощения Вишны, когда он должен сделаться конституционным правителем и президентом общества литераторов… Знаешь ли ты, твоя жена очень похожа на камею… совершенный сердолик из Ватиканского музея… не помнишь?.. И так, вы женаты?

– Боже мой, конечно, – сказала Марта смеясь.

– Это удивительно, я всегда смотрел на брак только как на развязку… А твоя пьеса? Ведь ты писал пьесу?

– Одна окончена.

– Ты доволен?

– Не знаю.

– А вы, сударыня?

– Да… да… конечно… она прелестна.