Жюль Гонкур - Шарль Демайи

– К птицам! – отвечал Нашет, употребляя один из парижских идиотизмов, которые производят впечатление жабы, выходящей из человеческих уст.

– Дочь моя, – сказал Кутюра женщине похваленной таким образом Нашетом, без волнений и любезностей. – Этот господин – директор Délass! Com!..

– Господин директор?..

И бедная девушка посмотрела на Нашета, как нищета глядит на менялу.

– Он самый! – отвечал Нашет, уловив подмигиванье Кутюра и прекрасно войдя в свою роль. – Да, моя милая, от меня зависят ангажементы.

Сели вокруг стола, Кутюра около Марии, Нашет около Германс, так звали спутницу Марии.

– Есть категории актрис, – говорил Нашет, – как есть сорта мяса… Не надо скрывать этого от вас… У нас есть женщины, которые платят в театр, чтобы играть… это не в вашем роде, отлично… У нас есть женщины, получившие ангажемент, который они могут показать… вы понимаете… но мы им не платим… Это все еще не то, не правда ли. Наконец, у нас есть первого качества… настоящие ангажементы… и подлинные как книжка сберегательной кассы!

Германс спросила:

– А что надо для того, чтобы…

– Что надо?.. Надо все: волосы, глаза, зубы, ляжки! Все, что у вас есть… Если кроме того вы обладаете талантом госпожи Марс или Альфонсины, талант не вредит. Вы не говорите в нос, это уже кое-что, и с протекцией…

– Но я никого не знаю…

– А директора, моя милая, – сказал Нашет, сделавшись любезным.

Мужчины и женщины пили и ели.

Нашет, которому Кутюра подливал, не оставляя пустым его стакана, пил более всех, и сон Аталии, который декламировала Германса, делая ударения на полустишиях и окончаниях, разнеживал его, что скорее делало честь вину Кутюра, чем таланту Германсы. Мария в свою очередь начала петь простонародную песню под аккомпанемент ножей по стаканам, как вдруг прервала себя:

– Скажи пожалуйста, Кутюра, что это за глупости?

И она показала на стену, где висела масса маленьких башмачков из белого шелка, с бантиками и розетками.

– Башмачки испанских танцовщиц, которые мы привезли из наших путешествий… Башмачки-автографы. – Мария вскочила на табурет, взяла один башмак с красным бантом, такой маленький, что китайская мать не рискнула бы его примерить своей дочери; поднеся его к носу Кутюра, она спросила:

– И на кончике этого была женщина?

– Почти! – отвечал Кутюра.

Мужчины курили. Женщины напевали куплеты или чистили фрукты.

– Однако, очень неудобно сидеть на твоих креслах, – сказала Мария.

– Идея! – сказал Кутюра. – Что если мы снимем козлы со стола?

Положили на землю стол, который служил для людской, и каждый уселся или улегся вокруг в интимных позах Лампре и со свободой, которая является в конце ужина. Нашет на животе с турецкой трубкой в зубах, окруженный табачным дымом, рассказывал Германсе, положившей голову на подушку, пьесу, в которой он заставит ее дебютировать, и костюм, который она должна была надеть. Кутюра, сидя по-турецки, скрестив ноги и, прислонившись к стене, подставил свое плечо дремавшей Марии; по временам он смотрел на булевские часы, стрелка которых подвигалась к четырем часам утра.

На столе в беспорядке стоят стаканы; в некоторых из них налита вода, которую женщины пили, чтобы не очень опьянеть. Ставан с рейнвейном наполовину полон, и белое вино в зеленоватом стекле кажется топазом, упавшим в море. Светло-розовые остатки шампанского пенятся в бокалах, стоящих на столе как хрустальные фонтаны. Китайские десертные тарелки сдвинуты, указывая на фамильярность, как кресла после вечера; косточки; кожа от фрукта, кусочки сахара, лежащие на них, закрывают их цветы и узоры. Посреди стола рассыпавшаяся пирамида из груш; несколько обсахаренных вишен забыты на кружевной бумажке. Персики один на другом, две кисти винограда валяются на сухих скоробленных листьях. Тут и там маленькие хлебцы, выщипанные посредине ноготками, хлебный шарик, который скатала Германса в начале ужина.

Освещенная свечами на столе, венецианская люстра бросает на потолок огромную тень с тысячью лап, похожая на насекомого в микроскопе. Уже пят часов. Вдруг раздался звонок.

– Ах, – сказал Кутюра, – я и забыл… извините меня господа, так как я дерусь сегодня утром… и подойдя к Германсе, шепнул ей:

– Помни, я не знаю, что ты любовница Пюизинье… – и он положил её голову на грудь Нашета.

Молодой человек, введенный Кутюра, был закутан в большой плащ, который справа расширялся под пистолетным ящиком, а сзади подымался от двух шпаг.