Эрик Сати - Заметки млекопитающего

Не выбрасывайте свои старые драгоценности.

За исключением Клода Дебюсси, пыльный оркестр импрессионистов – это не оркестр. Это инструментовка для фортепиано.

Обложка «Le Pilhaou-Thibaou» – иллюстрированного приложения к журналу «391». 10 июля 1921

Публикация заметок Эрика Сати в «Le Pilhaou-Thibaou». 10 июля 1921

Хотел бы я поиграть с роялем, у которого был бы большой футор.

Неприлично говорить о члене предложения…

Принято считать, что в Искусстве есть какая-то ИСТИНА. Я не устаю повторять – даже вслух: « В Искусстве нет никакой Истины ». Утверждать обратное – значит просто лгать – а лгать нехорошо… Вот почему я не люблю Понтыфиков : они слишком лживы и к тому же, думаю, глуповаты (позволю себе выразиться).

Лично у меня Кулинарное Искусство всегда вызывало самое пылкое восхищение, причем восхищение, которое ничто не может омрачить. « Хороший стол » мне вовсе не претит, я, напротив, питаю к « столу » нечто вроде уважения – и даже более того.

Круглый ли, квадратный, он мне кажется « культовым » & впечатляет меня как большой алтарь ( даже в отелях «Терминюс» или «Континенталь», позволю себе выразиться ). М-да.

Для меня еда – это задание, задание приятное (произвольное, как на каникулы, разумеется), и это задание я считаю должным выполнять предельно тщательно и аккуратно.

Наделенный хорошим аппетитом, я ем для себя, но без эгоизма, без скотской жадности. Иными словами, « чувствую себя лучше за столом, чем на лошади » – хотя я довольно приличный наездник.

Но это уже другая история, как верно замечает г-н Киплинг.

В еде моя роль имеет свое значение: я – приглашенный сотрапезник , подобно приглашенным в театр зрителям . Да…

У зрителя определенная роль – слушать & смотреть; у сотрапезника – есть & пить. Грубо говоря, одно и то же, несмотря на то, что роли совершенно различны. Да.

Мое « дегустационное » внимание не привлекают блюда, требующие усилий ради рассчитанной виртуозности, продуманной научности. На кухне, как и в Искусстве, я люблю простоту. Я буду скорее аплодировать добротно приготовленной бараньей ноге, чем утонченному творению из мяса, таящемуся под « искусными прикрасами мэтра соусов », – если вы позволите мне такой образ.

Но это уже другая история.

Из своих воспоминаний сотрапезника должен отметить незабываемые обеды, на которые в течение нескольких лет меня приглашал мой давний друг Дебюсси, когда он жил на улице Кардине. Я до сих пор помню эти приятные застолья.

Эти дружеские трапезы сводились к яйцам и бараньим отбивным. Но какие это были яйца и отбивные! Я до сих пор облизываюсь – про себя – как вы можете догадаться. У Дебюсси, готовившего эти яйца и эти отбивные, был свой секрет приготовления ( который он хранил в полном секрете ). Все обильно орошалось великолепным белым бордо, чье воздействие было трогательным и прекрасно располагало к дружеским радостям, а также удовлетворению оттого, что находишься вдали от « размазней », « кляч » и прочих « старых пней » – этих напастей для всего Человечества & « несчастного мира ».

Но и это уже другая история.

В настоящий момент пресса очень плохо отзывается о моих друзьях из группы « Шести ». Лишь мой юный друг Онеггер пользуется снисхождением в глазах музыкографов, каллиграфов и прочих графологов, – обычно именуемых Критиками.

Ему не отказывают в таланте, в большом таланте; его талант был бы, разумеется, еще более значительным, если бы он покинул группу « Шести », в которой воспринимается как уникальное и драгоценное украшение.

Таково беспристрастное мнение славных господ музыкографов, каллиграфов и прочих графологов, этих – как я всегда говорил – добрейших людей.

Что касается меня, то я очень рад успеху моего прекрасного друга Онеггера; ведь как композитор он начинал – если мне не изменяет память – в группе «Новых молодых», которую я создал в 1917 году.

Если бы я был горделив, то от признания его таланта мог бы возгордиться еще больше; но я скромен, и заслугу открытия Онеггера оставляю музыкографам, каллиграфам и прочим графологам.