Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить (сборник)

– Думаешь, будут?

– Конечно, – сказал Джованни, бросив на меня беглый, удивленный взгляд, словно сомневался, понял ли я что-нибудь из его рассказа. – Скоро обязательно появятся. Не сразу – это не в его стиле. Но он обязательно найдет, к чему придраться.

Некоторое время мы молча курили и допивали вино. Стол был весь завален устричными раковинами. На меня вдруг навалилась усталость. Я видел за окном узкую улочку, странно изгибавшуюся углом, где находился бар. Сейчас на улице, залитой солнцем, было много народа – того народа, который я никак не мог понять. Меня вдруг пронзило острое желание оказаться дома – не в гостинице на одной из парижских улиц, где консьержка преградит мне дорогу, тыча в нос неоплаченный счет, а на родине, по другую сторону океана, где мне понятна жизнь и люди. Меня потянуло в те места и к тем людям, которых я безнадежно, подчас с горечью, любил больше всего на свете. Никогда прежде не испытывал я такого сентиментального чувства, и это испугало меня. Будто увидел себя со стороны – бродягу, искателя приключений, мотающегося по свету и не знающего, где бросить якорь. Я вглядывался в лицо Джованни, но и он не мог помочь мне. Он принадлежал этому странному городу, в котором я был чужаком. Я начинал понимать, что все происходящее со мной не так странно, как мне хотелось бы думать, и тем не менее это было невероятно, непостижимо. Действительно не было ничего странного или небывалого (хотя внутренний голос бубнил: стыдись! стыдись!) в том, что я неожиданно для себя слишком близко сошелся с юношей; странно было другое – случившееся казалось всего лишь крошечным узелком в ужасном клубке запутанных человеческих отношений, существующих всегда и повсюду.

– Viens [56] Пошли ( фр .). , – сказал Джованни.

Мы поднялись, подошли к бару, и Джованни заплатил по счету. За это время там открыли еще одну бутылку шампанского, и Жак с Гийомом уже начинали пьянеть. Смотреть на них было противно, и я засомневался, что бедных терпеливых мальчиков когда-нибудь накормят. Джованни остановился поговорить с Гийомом и пообещал тому, что сам откроет бар. Жак был слишком увлечен беседой с бледным высоким мальчиком и не обратил на меня внимания. Пожелав оставшимся доброго утра, мы вышли на улицу.

– Мне надо домой, – сказал я Джованни. – Нужно оплатить счет за гостиницу.

Джованни удивленно посмотрел на меня.

– Mais tu es fou [57] Ты сошел с ума ( фр .). , – мягко произнес он. – Что хорошего возвращаться сейчас в гостиницу, встречаться с гадкой консьержкой, заснуть в номере одному, а потом проснуться, чувствуя такую тошноту и горечь во рту, что хочется руки на себя наложить. Давай пойдем ко мне, проснемся в нормальное время, выпьем где-нибудь по легкому аперитиву и пообедаем. Это намного лучше, сам увидишь, – прибавил он с улыбкой.

– Мне надо забрать вещи, – сказал я.

Джованни взял меня за руку.

– Хорошо, но это можно сделать позже. – Я не сдавался. Джованни остановился. – Пойдем. Думаю, на меня смотреть приятнее, чем на обои в номере – или на консьержку. Когда ты проснешься, я улыбнусь тебе, а они – нет.

– Ах ты негодник! – только и сказал я.

– Если кто и негодник, то это ты, – парировал он. – Собираешься бросить меня одного в этом пустынном месте, когда я слишком пьян, чтобы добраться домой без помощи.

Мы дружно расхохотались, вступив в какую-то дразнящую и захватывающую игру. Так мы дошли до Севастопольского бульвара.

– Не будем больше касаться больной темы – как ты собирался бросить Джованни посреди враждебного города да еще в такое опасное время.

Я видел, что он тоже нервничает. На горизонте замаячило такси, и Джованни поднял руку.

– Хочу показать тебе мою комнату, – сказал он. – Все равно когда-нибудь ты ее увидишь. – Такси остановилось рядом с нами, и Джованни, словно боясь, что я могу сбежать, пропустил меня вперед, потом сел сам и бросил шоферу: «Площадь Нации».

Улица, на которой он жил, – широкая, довольно приличная, но не красивая – была застроена новыми – массивными, многоквартирными – домами. Заканчивалась улица сквером. Комната Джованни была на первом этаже последнего дома. Мы прошли мимо лифта и оказались в небольшом темном коридоре, который вел к его комнате – очень маленькой. Я различал очертания беспорядочно разбросанных вещей и запах спирта, которым хозяин топил печь. Джованни запер за нами дверь, и какое-то время мы в полумраке смотрели друг на друга тяжело дыша, смотрели с испугом и облегчением. Я дрожал и думал: если прямо сейчас я не открою дверь и не убегу, то погибну. Но я знал, что не сделаю этого. Знал, что время упущено. А скоро стало поздно для всего, кроме стенаний. Джованни бросился в мои объятия, всем телом прижался, словно вручая себя мне, и медленно подталкивал меня к постели. Все во мне кричало: Нет! – но тело выдохнуло: Да!