Луиза Мэй Олкотт - Юные жены

– Но я довольна. Я смогла сделать то, что наметила, и не моя вина, что предприятие потерпело неудачу. И я себя этим утешаю, – ответила Эми, и тут голос ее чуть дрогнул. – Я вам всем очень благодарна и буду еще более благодарна, если вы не станете напоминать мне об этом хотя бы месяц.

Никто из них не напоминал ей об этом много месяцев, однако слово «пир» долго вызывало у всех улыбку, а в день рождения Эми подарком от Лори стал крохотный коралловый брелок в виде омара для цепочки ее карманных часов.

Фортуна неожиданно подарила Джо свою улыбку, подбросив на ее пути счастливый пенни. Если говорить точно, он не был золотым, этот пенни, но я сомневаюсь, чтобы даже полмиллиона могли принести ей больше радости, чем та малая сумма, какая попала ей в руки таким образом.

Раз в несколько недель она непременно и надолго укрывалась у себя в комнате, надевала «бумагомарательский костюм» и «окуналась в пучину», как она это называла, всею душой и сердцем погружаясь в работу над своим романом, ибо «пока он не закончен, ей не найти покоя». Ее бумагомарательский костюм состоял из черного шерстяного передника, о который Джо могла, когда ей заблагорассудится, отирать перо, и шапочки из того же материала, украшенной веселым красным бантом, под которую она убирала свои отросшие волосы, когда все палубы были очищены и подготовлены к решительным действиям. Шапочка являла собою предостерегающий маяк вопрошающим взглядам остальных членов семьи; сами же они в такие периоды держались на расстоянии, решаясь лишь просовывать голову в дверь и только в половине этих редких случаев задавать вопрос: «Как, Джо, огонь гениальности еще пылает?» И даже такой вопрос они задавали не всегда, поскольку внимательно следили за шапочкой и поступали соответственно. Если сия выразительная деталь костюма была низко надвинута на лоб, это служило знаком, что идет тяжкая работа; в волнующие моменты шапочка лихо сдвигалась набекрень, а когда автора обуревало отчаяние, ее напрочь сдирали с головы и даже швыряли на пол. В такое время любопытствующий молча втягивал голову обратно, и до тех пор, пока веселый красный бант не становился снова виден высоко над гениальным лбом, никто из родных не отваживался обратиться к Джо. Сама она отнюдь не считала себя гениальной, однако, когда на нее находил «писательский стих»*, она целиком и полностью отдавалась ему, забывая о заботах и нуждах, не замечая дурной погоды, живя в счастливом покое и безопасности воображаемого мира, в окружении множества друзей, почти столь же реальных и дорогих ей, как те, кого она знала во плоти. Она забывала об утомленных глазах, ее еда стояла нетронутой, день и ночь оказывались для нее слишком кратки, чтобы вдоволь насладиться тем счастьем, что нисходило на нее только в часы «бумагомарания» и делало эти часы столь яркими, что их стоило прожить, даже если бы они не приносили иных плодов. Божественное вдохновение длилось неделю, а то и две, а затем Джо возникала из «пучины» голодная, невыспавшаяся и сердитая или же приунывшая.

И вот теперь она как раз оправлялась от одного из этих приступов, когда ее уговорили сопроводить мисс Крокер на некую лекцию и в награду за это доброе деяние она обрела новую идею. Лекция была о египетских пирамидах, из программы «Народный курс», и Джо даже подивилась выбору такой темы для такой аудитории, однако приняла как должное, исходя из того, что какое-то огромное социальное зло, вероятно, окажется исправленным или какая-то огромная общественная нужда удовлетворена, если будут раскрыты великолепие и краса фараонов тем слушателям, чьи мысли заняты ценами на уголь и на муку, а жизнь посвящается решению загадок более трудных, чем загадка Сфинкса.

Джо с мисс Крокер явились рано, и, пока мисс Крокер поправляла пятку своего чулка, Джо развлекалась, рассматривая лица людей, сидевших на скамье рядом с ними. Слева от нее расположились две матроны с массивными лбами и в соответствующих шляпах, напоминающих чепцы, они обсуждали Женские Права и плетение кружев. Далее она увидела парочку скромных влюбленных, безыскусно державшихся за руки, мрачную старую девушку, поедавшую мятные лепешечки из бумажного кулька, и пожилого джентльмена, погруженного в предварительную дрему под прикрытием желто-пестрого носового платка. Справа же ее единственным соседом был прилежного вида паренек, поглощенный чтением газеты. Это было иллюстрированное издание, и Джо внимательно вгляделась в ближайшее к ней произведение искусства, праздно интересуясь тем, какое поистине удачное стечение обстоятельств нуждалось в мелодраматическом описании: индеец в полном боевом облачении валился в пропасть вместе с волком, вцепившимся ему в горло, в то время как неподалеку от них двое разъяренных молодых джентльменов, с ненатурально маленькими ножками и огромными глазами закалывали друг друга шпагами, а на заднем плане какая-то растрепанная женщина с широко открытым ртом убегала прочь.