Энрике Хиль-и-Карраско - Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании

– Должно быть, я – грешница, – отвечала она с досадой, – но тупость таких, как Тирсо… Он увидел, как мой отец упал с приступом, которые у него случаются время от времени, и очертя голову побежал сюда, взбудоражив всех, и дальше в Карраседо, куда его даже и не посылали. Нет, если в следующий раз они не выберут более толкового гонца, я не двинусь с места, даже если они все там умрут.

Сказав это, она направилась в келью своей сеньоры, оставив добрых монахинь обсуждать глупость пастуха и ее последствия. Конечно же, вся эта история была, как говорится, шита белыми нитками, и наверняка однажды бы вскрылась, но Мартина рассчитывала на то, что к этому времени и она, и ее сеньора будут уже в безопасности.

Дон Альваро выехал из замка сразу же за Мартиной и, направившись в сторону Понферрады, поднялся на гору Аренас, затем повернул налево, пересек Боэсу и, не въезжая на территорию командорства, свернул на Корнатель. Он двигался по берегу реки Силь там, где она впадает в Боэсу, под первыми лучами рассвета, пересекая городки и долины, ласкающие взгляд путника, наполненные в этот час песнями бесчисленных птиц. Он проезжал то сквозь ореховую рощу, то через поле льна, голубоватые цветы которого напоминали воды лагуны, то через прохладные зеленые пастбища, а иногда и по дороге, затененной как занавесом виноградной лозой. Слева поднимались склоны гор, местами отвесные, а где-то пологие, которые формируют горный хребет Агианы. Их подножья покрывали виноградники, а справа до самой реки простирались зеленеющие тополиные рощи и сады. Воздух быстро и безмятежно рассекали стайки лесных голубей, напыщенные иволги и яркие сойки порхали среди деревьев, пестрые щеглы и наглые воробьи ходили вразвалку в зарослях ежевики. Деревенское стадо уже вышло на пастбище, позвякивая колокольчиками, и молодой пастух наигрывал на деревянной флейте легкую, нежную мелодию.

Если бы дон Альваро не был погружен в горе и тоску, которые отравляли его душу, он, без сомнения, насладился бы этим пейзажем, что столько раз пленял его чувства в более радостные дни. Но сейчас его единственным желанием было как можно быстрее достигнуть замка Корнатель и переговорить с комендантом крепости, командором Салданьей.

Наконец, повернув налево и въехав в глубокое овражистое ущелье, по дну которого бежал небольшой ручей, он увидел на вершине горы громаду замка, залитого солнечным светом, в то время как в окрестностях ущелья еще царил сумрак и клубился утренний туман. Караульный вышагивал вдоль стены, и при каждом шаге оружие в его руках отбрасывало яркие блики. Трудно представить себе более внезапную смену ощущений, чем та, которую испытывает путник, оказавшийся в этом глубоком ущелье: на фоне дикой и суровой природы этих мест сам замок, стены которого разрезают синеву неба, кажется узкой башней среди огромных холмов и скал, окружающих его. Хотя крепостной ров уже засыпан, а внутренние помещения обрушились под тяжестью лет, сама крепость до сих пор еще стоит и представляет собой зрелище, которое издалека можно было увидеть и в ту пору.

Дон Альваро пересек ручей и начал взбираться по вьющейся по крутому склону дороге, которая после многочисленных поворотов закончилась у внешних построек замка. В душе он боролся со своими неопределенными надеждами и желаниями, но при этом был полон решимости принять любое предложение командора Салданьи даже в том случае, если речь будет идти о чем-то большем, чем его собственная жизнь. Решив сохранить свои замыслы в тайне от всех и уверенный, что сдержанность и благочестие дяди не позволят оказать ему помощь, все свои чаяния и надежды он возлагал только на коменданта крепости Корнатель. С одной стороны, его собственный замок Бембибре не смог бы обеспечить необходимой секретности для совершения задуманного, что ставило под угрозу мир в этих спокойных землях, с другой – никакая завеса секретности не могла быть прочнее и надежнее, чем та пугающая таинственность, которая окружала все, что было связано с орденом.

Крепость Корнатель, Эль-Бьерсо, провинция Леон, IX в. Фото 2019 г.

Командор, следуя своей неискоренимой привычке, с рассветом был уже на ногах. Завидев кабальеро, поднимавшегося по склону, и узнав его, когда тот подъехал ближе, он вышел приветствовать столь знатного гостя с почти отеческим чувством, поскольку, как и все тамплиеры, видел в нем надежную опору своему ордену в этих землях. Это был дон Гуттиэре де Салданья, мужчина уже в летах, обычного телосложения, и хотя волосы и бороду уже посеребрила седина, движения его были сильными и ловкими как у юноши. Его лицо вселяло бы лишь благоговение, если бы не тревога и беспокойство, лишавшие этот римский профиль безмятежности и покоя, которые столь естественно украшают всякую старость. У него были миндалевидные живые глаза и взгляд невероятной силы, а на его высоком лбу, как в зеркале, отражались мысли, словно грозовые тучи над горами, которые иногда рассеиваются, разгоняемые ветром, а иногда разражаются грозой, пугая всю равнину. Любой, увидев его, сказал бы, что страсти разрушили эту природную силу и энергию, но из тех страстей, что будоражили его в юности, столь загадочной и неизвестной для всех, осталась, будто дама его сердца, лишь одна, глубокая и бездонная как пропасть. Этой страстью была его любовь к своему ордену и желание приумножить его славу и богатство, не стесняясь в выборе средств для достижения этого. Всю свою жизнь он провел в Святой земле, в бесчисленных битвах с неверными, в междоусобных распрях с рыцарями Святого Иоанна [11] Орден Святого Иоанна (Орден госпитальеров, в наст. время Мальтийский орден) – старейший рыцарский орден, основанный в 1099 г. и князьями, наносивших столь свирепые удары по власти христиан в Сирии [12] Противоречия между двумя рыцарскими орденами нередко выливались в открытые вооруженные конфликты. Наиболее тяжелым стало открытое противостояние в Войне Святого Саввы (1256–1270) в Акре и других христианских городах Палестины между генуэзцами (на стороне которых сражались рыцари-госпитальеры) и венецианцами (союз с которыми заключили тамплиеры), что привело к значительному ослаблению власти христиан в Палестине. , и завершил военную карьеру на руинах Сен-Жан д’Акр, или Птолемаиды, последнего оплота святого креста в тех дальних краях. Тогда он вернулся в Испанию, на свою родину, с израненной бунтующей душой, думая о Святой земле, навсегда потерянной его братьями, и борясь с теми пороками, в которых не без оснований обвиняли воинов Храма. Однако, поскольку Европа довольно прохладно взирала на заморские завоевания, ему казалось, что только тамплиеры сохраняли веру в подобные замыслы. Тогда в бреду своего негодования и гордыни командор начал представлять себе, как вся Европа, превращенная в монархию под властью Великого магистра, под звуки труб ордена снова двинется, воодушевленная единой волей, спасать Гроб Господень. Пример тевтонских рыцарей в германских землях разжег его пылкую фантазию и снова повернул его взор к Иерусалиму. Он неустанно трудился над расширением своего братства и искал союзников и поддержку везде, где только можно, поэтому друзья превратились для него в любимых детей, а их противники – в ненавистных созданий, порожденных самим адом. Это была душа угрюмая и отчаянная, ожесточенная неудачами, но при этом далекая от самоотречения и покорности, истинный представитель своего ордена, движимый местью и гордыней – самыми сильными мотивами всех его действий. Но, как бы то ни было, вера все еще озаряла эту пропасть, хотя свет ее только еще больше подчеркивал мрак в его душе.