Мария Корелли: Вендетта, или История одного отверженного

Она теперь уже встала во всей своей прежней цветущей красе и божественном величии и, улыбаясь как довольное дитя, стала тщательно приводить в порядок свое платье. Я замер от удивления и следил за ней. Она подошла к бандитскому гробу и начала рассматривать его содержимое: кружева, серебряные и золотые браслеты, древние украшения; она брала их аккуратно в руки, будто пыталась мысленно подсчитать их стоимость. Драгоценные камни, вставленные в колье, браслеты и прочие женские украшения она надевала на руки одно за другим, пока ее шея и запястья не оказались унизаны и буквально не засветились бесчисленными дорогими камнями всех цветов. Я поразился ее странному поведению, но все еще не разгадал его значения. Я отошел от лестницы и тихонько приблизился к ней. Хрясь! Что это было? Странный тихий грохот, будто далекое землетрясение, последовал за резким треском; я остановился, чтобы прислушаться. Яростный порыв ветра обрушился на склеп с диким воем, словно какой-то злобный дьявол, и сильный сквозняк из верхних ворот загасил две свечи.

Моя жена, полностью поглощенная сокровищами Кармело Нери, очевидно, ничего не видела и не слышала. Внезапно ее вновь одолел приступ смеха – хихикающего безрадостного смеха, который мог бы вырваться из горла старухи. Его звук заморозил кровь в моих венах – это был смех сумасшедшей! Серьезным громким голосом я воззвал к ней:

«Нина! Нина!»

Она повернулась ко мне, все еще улыбаясь, ее глаза блестели, лицо возвратило прежний цвет, и когда она стояла в затухающем свете в своих дорогих одеждах, ниспадающих вниз, и вся обвешанная разноцветными сияющими драгоценностями, то выглядела неестественно, дико прекрасной. Она кивнула полуизящно, полунадменно и не ответила мне. Подталкиваемый внезапной жалостью я снова позвал:

«Нина!»

Она опять рассмеялась тем же кошмарным смехом.

«Да-да! Я красавица, я великолепна! – бормотала она. – А ты, мой Гуидо? Ты меня любишь?»

Затем, подняв руку, будто привлекая внимание, она закричала:

«Слушай!» – и начала петь чисто, хоть и негромко:

Когда старая знакомая мелодия отражалась эхом от мрачных стен склепа, моя горькая злость на нее практически прошла, и с горячностью южного темперамента истинное сострадание заполнило мою душу. Она более не являлась прежней женщиной, которая меня обманула и предала, она обрела беспомощную и пугливую невинность сумасшедшей, а в таком состоянии я не смог бы тронуть и волоса на ее голове. Я поспешил к ней, приняв решение вывести ее наружу, поскольку не мог оставить ее в таком виде даже после всего случившегося, но когда я приблизился, она отскочила от меня прочь и с яростным топаньем ногами приказала мне жестом отойти назад, в то время как ее нахмуренные брови выразили мрачный хмурый взгляд.

«Кто вы такой? – вскричала она повелительным тоном. – Вы мертвы, мертвы! Как вы посмели выйти из своей могилы?»

И она в ярости уставилась на меня, а затем вдруг сжала кулаки, словно в экстазе, и, будто обращаясь к какому-то невидимому существу рядом с ней, она сказала тихим довольным тоном:

«Он умер, Гуидо! Вы разве не счастливы? – она замолчала, очевидно, в ожидании некого ответа, поскольку начала оглядываться вокруг с удивлением и продолжила: – Вы мне не отвечаете, вы боитесь? Отчего вы так строги и бледны? Вы только что возвратились из Рима? Что вам наговорили? Что я обманщица? О нет, нет! Я все еще вас люблю! Ах, забыла! Вы ведь тоже мертвы, Гуидо! Теперь припоминаю, вы уже не сможете мне навредить – я свободна и вполне счастлива!»

С улыбкой, она продолжила свою песню:

Снова, снова! Этот блуждающий вой и треск над головой. Что же это могло быть?

«Коронованная любовь! – напевала Нина судорожно, поскольку она опять погрузила свои украшенные драгоценными камнями руки в гроб с сокровищами. – Да-да! Что, умирая, становится твоей женой! Что, умирая, становится твоей женой! Ах!»

Последняя фраза выразила ее удовольствие: она обнаружила какую-то безделушку, которая ее очаровала, – это было старое зеркало в рамке из жемчуга. Обладание этим предметом, казалось, наполняло ее невыразимой радостью, и она, очевидно, не сознавала даже, где находится, поскольку с полным безразличием уселась на перевернутый гроб, в котором когда-то лежало мое живое тело. Все еще тихонько напевая про себя, она любовно рассматривала собственное отражение и перебирала пальцами украшения на руках, поправляя их снова и снова, а свободной рукой она подняла зеркало повыше к горящим свечам, которые освещали эту странную картину. Чудной и жуткий вид она представляла в тот момент, глядя с такой томной нежностью на портрет собственной красоты в окружении гниющих гробов, которые молча свидетельствовали о том, как невелика цена этой красоты, поигрывая камнями, – этими глупыми пустяками жизни – и все это в обители скелетов, пароль для входа в которую – смерть! Рассуждая таким образом, я смотрел на нее, как можно смотреть на мертвое тело: уже без ненависти, а лишь мрачно.