Генри Джеймс - Бостонцы

Столь скорым визитом к мисс Ченселлор Верена была обязана матери. Сидя в их маленьком домике в Кэмбридже она с широко открытыми глазами слушала мать, описывающую ей перспективы дружбы с Олив, пока отец был занят с очередным клиентом, и с трудом понимала, зачем та желает её сближения с мисс Ченселлор и о каких таких выгодах она говорит. Всё это казалось ей нереальным, и даже когда разгорячённая мать собственными руками надела на неё шляпку с перьями, застегнула крупные позолоченные пуговицы её жакета и вручила двадцать центов на дорожные расходы, Верена не стала серьёзней смотреть на предстоящий визит. Трудно было заранее определить, как именно миссис Таррант воспримет те или иные вещи, и даже Верена, относящаяся к ней с дочерним почтением, находила её немного странной. Она на самом деле была странной: вялая, болезненная, эксцентричная женщина, которая, тем не менее, находила в себе силы цепляться за жизнь. И она отчаянно цеплялась за общество и положение в нём, которого, как нашептывал ей внутренний голос, на самом деле никогда не имела, но которое, по её собственному убеждению, она утратила. Она страстно желала восстановить, сохранить и упрочить его, и, вероятно, поэтому провидение послало ей такую замечательную дочь, которая была призвана не только освободить женский пол от рабства, но и переписать список гостей дома Таррантов, который заметно сократился там, где не следовало, и раздулся в неположенных местах, как плохо скроенная одежда. Будучи дочерью Абрахама Гринстрита, миссис Таррант провела юность, вращаясь в кругу первых аболиционистов, и не могла не знать, как сильно повредил её перспективам союз с молодым человеком, который начал свою карьеру, продавая с лотка карандаши (с чем и постучался однажды в дверь Гринстритов), затем состоял в знаменитом обществе Каяга, в котором не было ни мужей, ни жён, но что-то вроде того (миссис Таррант никак не могла разобрать, что именно), и, наконец, нашёл себя в мире гипноза и спиритизма. У него были к этому способности, и он достиг больших успехов, но миссис Таррант не одобряла его деятельности по известным причинам. Даже в обществе, ратующем за преобразования, к подобной универсальности отнеслись с подозрением, хотя он и не пытался втереться в доверие к мисс Гринстрит. Ему лишь казалось, что её глаза, как и его собственные, смело смотрят в будущее. И молодая пара, хоть он был значительно старше её, стала вместе смотреть в их общее будущее, пока они не осознали, что прошлое полностью их оставило, а настоящее имеет довольно шаткое основание. Миссис Таррант навлекла на себя неудовольствие своей семьи, которая ясно дала понять её супругу, что, как бы они сами ни ратовали за всевозможные свободы, есть поведение, которое даже для них кажется слишком свободным. Позже им пришлось порвать и с обществом Каяга (точнее, это само общество порвало с ними), и искать утешения во всевозможных спиритических пикниках или летних лагерях для вегетарианцев. Столь узким стал круг общения молодых новаторов, которым предстояло пройти ещё не одно испытание. Мягкость и добродетельность её натуры заметно сгладили страсти мужа, и пара продолжила жизнь в атмосфере новизны, хотя самым главным новшеством для самоотверженной супруги стало периодическое ощущение голода, который нечем было утолить. Её отец умер, потратив при жизни всё своё состояние на спасение рабов и оставив в наследство совсем немного денег. Поэтому через какое-то время, пережив череду приключений, она обнаружила, что окончательно вступила в разрозненные ряды богемы. Эта среда, подобно болоту, ежедневно и незаметно поглощала её, пока не достигла её подбородка, или, иными словами, пока миссис Таррант не достигла её дна. В тот день, когда она вошла в дом мисс Бёрдси, ей показалось, что она вновь вступила на твёрдую почву общества. Дверь, которая открылась для неё, не была той же самой дверью, которая впускала в себя таких, как миссис Фарриндер (она никогда не забудет её остроконечного носа), но и та, другая дверь, осталась слегка приоткрытой, обнаруживая возможные перспективы.

Она жила в обществе длинноволосых мужчин и коротко стриженых женщин, жертвовала своим благополучием ради социальных экспериментов, не понаслышке знала о достоинствах сотни религий, была последовательницей бесчисленных революционных диет и ходила на лекции и сеансы с регулярностью приёма ужина. У её мужа всегда были билеты на всевозможные встречи, и в минуты раздражения она часто упрекала его в том, что это было единственное, что он имел. С горечью она вспоминала зимние вечера, в которые им приходилось бродить по слякоти (билетов на такси, увы, никто не выдавал), чтобы послушать рассуждения госпожи Ады Фоат о «Земле вечного лета». Селах в своё время отзывался слишком восторженно о госпоже Фоат, что наводило его жену на мысль, что между ними существовала некая связь через общество Каяга. Бедной женщине слишком со многим приходилось мириться в этом браке; и временами ей требовалась вся её вера, чтобы не опустить руки. Она знала, что он обладает сильным магнетизмом, и чувствовала, что именно этот магнетизм удерживает её возле него. Он показал ей так много вещей, о которых она не знала, что и думать, что временами ей казалось, будто она утратила ту нравственную твёрдость, которой отличались все Гринстриты.