Генри Джеймс - Бостонцы

Éclaircissement –фр. Прояснение

j'en ai pris mon parti – фр. я приняла решение

– Пойдёмте же, мисс Таррант, давайте вместе прогуляемся. Пойдёмте же, – так говорил Бэзил Рэнсом Верене, пока они стояли в амбразуре окна, в пределах досягаемости Олив. Конечно, этому предшествовала некоторая беседа, тон которой даже больше чем слова доказывали, что они сильно сблизились. Верена думала об этом, пока он говорил, и это немного пугало её, рождало в ней нерешительность. Вот почему она поднялась со стула и прошла к окну – движение, такое же неопределённое, как и её желание заставить его думать, что она не может выполнить его просьбу. Сделать это было бы проще, если бы она осталась спокойно сидеть на месте. Это он сделал её нервной и беспокойной. Она начала понимать, что он своеобразно влияет на неё. Конечно, дома, когда он впервые пришёл к ней, она отправилась с ним на прогулку, но разница была в том, что тогда она сама это предложила – потому что это лучшее, что можно предложить человеку, пришедшему в Монаднок плейс.

Тогда они вышли из дома, потому что этого хотела она, а не он. Одно дело путешествовать с ним по Кембриджу, где ей известен каждый уголок, и где она свободно и уверенно ходила по родной земле, да ещё под достойным предлогом – показать ему колледж. Но совсем другое – отправиться с ним бродить по улицам этого огромного странного города, прекрасного и полного удовольствий, который даже не был для него родным. Он хотел показать ей кое-что, он хотел показать ей всё. Но она всё ещё не была уверена – после того как они проговорили уже час – что она хочет увидеть ещё что-то из того, что он хочет ей показать. Он уже продемонстрировал ей достаточно, пока сидел там, особенно то, каким вздором считал идею равенства мужчин и женщин. Казалось, он пришёл только за этим, так как всё время возвращался к этому вопросу. Любую тему он сводил к разговору о какой-нибудь из этих новых истин. Он был немногословен. Напротив, он был чрезвычайно вкрадчивым и ироничным, и прикидывался, что она доказала всё и даже больше, чем хотела доказать. Но его преувеличения, и то, как он сводил разговор к двум-трём её тезисам, высказанным у миссис Бюррадж, доказывали, то он просто насмешничал. Он только и делал, что смеялся, казалось, он может смеяться над ней весь день и при этом не обидеть. Что ж, он мог продолжать, если считал это забавным. Но она не видела причин блуждать с ним по Нью-Йорку, чтобы дать ему такую возможность.

Она сказала ему, и сказала Олив, что собирается определённым образом повлиять на него. Но теперь внезапно почувствовала перемену в себе самой – ей стало безразлично, добьётся она какого-либо результата или нет. Она не понимала, почему должна относиться к нему так серьёзно, если он явно не принимал всерьёз её, если не мог принять её идеи. Она давно догадалась, что он не собирался обсуждать их. Она помнила это с тех пор, как сказала ему в Кембридже, что его интерес к ней личный, а не сопернический. Тогда она имела в виду лишь, что любопытный молодой Южанин хочет узнать, каковы девушки Новой Англии. Но с тех пор она кое-что прояснила для себя – её короткая беседа с Рэнсомом у миссис Бюррадж пролила свет на вопрос, что за личный интерес может быть у молодого Южанина. Неужели он тоже хотел её любви? Эта мысль доставила Верене много беспокойства и очень утомляла её. Меньше всего она хотела, чтобы Олив решила, что ошиблась в ней. Так как она дала ей основания считать – не только вчера, это началось намного раньше, ещё с первой встречи, – что у неё была целеустремлённость, способная преодолеть подобные соблазны. Если вчера она думала, что хочет вступить в схватку с мистером Рэнсомом, опровергнуть его доводы и переубедить его, то сегодня вышла в гостиную, чтобы принять его, с мыслью, что сейчас они наконец-то оказались вдвоём в тихом приятном месте, и он начнёт обсуждать с ней один за другим тезисы её выступления, как это делали многие мужчины в подобных случаях. Она очень любила это, и Олив никогда не имела ничего против. Но он ни опровергал, ни соглашался с её тезисами, а лишь смеялся и подшучивал, и фантазировал о том, как удивительно женщины смогут исправить все несправедливости мира, если, как она говорила в своей недавней речи, выйдут из своей клетки. Он всё время говорил об этой клетке, как будто не собираясь признать её метафорой. Он сказал, что пришёл посмотреть на неё через стеклянные стенки и готов разбить их, если не напугает её этим. Он собирался отыскать ключ, который откроет её, даже если ему придётся ради этого объехать весь мир. Было мучительно разговаривать с ней через крошечную замочную скважину. Если он не хотел держать нить разговора, то, во всяком случае, точно хотел держать её саму – стараясь задержать её руку в своей так долго, как только возможно. Верена не испытывала ничего подобного со времени своего первого визита к Олив Ченселлор: она чувствовала себя так, будто её оторвали от земли и возносят к небесам.